Если бы пару лет назад Лахлаану сказали, что он будет с таким нетерпением ждать новой встречи с человеческим мужчиной, то юноша бы в ответ мог только посмеяться. И с чего бы ему её ждать?! Он же не один из поцелованных огнем близнецов, не Риовен, так с чего бы испытывать нетерпение!.. С другой стороны, Лаан не помнит, чтобы его захватывало подобное приятное волнение, когда он где-то в Шепчущем лесу ждал Риовена и Риванон. Это ощущение покалывает на кончиках пальцев и скапливается теплом в груди, отчего юноша не находит себе места. Киган опаздывает; Лаан закатывает глаза, тяжело вздыхая – люди не очень пунктуальны, верно? Странно, ведь их срок жизни совсем недолог, впору бы беречь время! Или это лишь один конкретный мужчина не ценит это самое время своей жизни? Лахлаан с изумлением обнаруживает, что если так, то эта черта его характера не раздражает, а кажется какой-то притягательной. Удивительно обаятельная непосредственность. Юноша мечтательно улыбается, укладываясь на траве возле небольшого озерца. Не того же самого, где они встретились впервые, но тут уже бывали. Красивое место, что спрятано не слишком глубоко в лесу. Берег украшен плакучими ивами, свесившими тяжелые ветви, подобно плотным завесам, в кристально-чистую воду. Лаану нравится показывать Кигану новые места и смотреть, как его голубые начинают сиять от восторга. Нравится слушать, как он говорит, что на его родине таких мест нет. А затем добавляет, дескать, не пойми неправильно, там тоже красиво, но здесь эта красота какая-то особенная, первородная. Лахлаан улыбается себе под нос, садясь на изумрудной траве и нежась под теплым солнцем. Людям, что живут дальше на севере, там, где под зиму выпадает снег, наверняка тяжко приходится – холод для них губителен. Здесь же, на юге, снег выпадал последний раз… ох, Великий дух, юноша уже даже и не упомнит. На юге почти всегда тепло, леса зеленые и цветущие, кажется, круглый год. С одной стороны, людям лучше бы селиться здесь, подальше от холодных мест, но с другой… множество опасных зверей тоже предпочитает жаркие территории.

(Впрочем, эти самые звери наверняка окажутся истреблены или уйдут дальше к Великому лесу, когда люди начнут расселяться на юге.)

Лаану скоро надоедает просто сидеть и он, поднимаясь с травы, начинает бродить по берегу озера, собирая цветы, травинки и опавшие листья. Выбирает тщательно – только поломанные у стеблей или уже почти отцветшие. Вероятно, такая щепетильность будет удивительна даже для его народа, они обычно без труда собирают цветы. Но, в любом случае, никто не берет слишком многого от природы.

Когда букет оказывается достаточно большим, Лаан устраивается на берегу, занимая прежнее место, и, положив под себя ноги, начинает плести венок. Собирает его, руководствуясь собственным чувством прекрасного, чередуя цветы с травинками и листьями, опавшими с деревьев. Закончив с одним узким, не пышным венком с хитрым узловатым плетением, Лаан одевает его на голову и принимается за следующий. Для Кигана. Надеется, что мужчине понравится этот небольшой дар. Он заканчивает как раз вовремя – слышит в лесу знакомую поступь; едва улыбается и чуть укорительно цокает языком: снова шороху навел. Чужестранцы, кажется, совсем не умеют вести себя в здешних лесах. Лаан старается не обращать внимания на то, как его сердце пропускает удар, а после начинает биться чаще от волнения. Оказывается, за эти несколько дней, что они провели в разлуке, юноша успел соскучиться по Кигану. Так привык быть рядом почти постоянно, даже перестал на ночь уходить, оставаясь рядом с мужчиной. Вставал, впрочем, раньше, чем он, а потому Кигана по пробуждению уже ждал наполовину готовый завтрак. Лаану не сложно. Он ведь поднимается первым – логично будет именно ему приготовить еду. Из которой юноша делал пару укусов мяса в лучшем случае, в основном ограничиваясь травами, фруктами и ягодами. Кигана на подобную диету он сажать и не собирался, конечно, хотя всегда предлагал что-то попробовать, подгоняемый вежливостью и неуемной жаждой познакомить мужчину со всеми подряд дарами Эльдоландэ.

Лаан поворачивает голову к Кигану, когда тот выходит из леса, и кивает в знак приветствия.

— Я кое-что сделал тебя! — радостно объявляет юноша и вскакивает на ноги, подбегая к мужчине. Прежде, чем тот успевает хоть что-то сказать в знак протеста – водружает на его голову венок и отходит, любуясь своей работой. Потом, правда, замечает нечитаемый взгляд Кигана и улыбка медленно угасает. Что-то не так? Почему у него такое выражение лица? Ему не нравятся цветы? Но они же такие красивые и сияющие, такие же прекрасные, как те камни, которые люди зовут сапфирами! Может, Киган ему не рад? А чего ж тогда пришел? Чтобы сказать, что не рад?

Лаан думает, что Киган улыбнулся, когда вышел из леса. Это только теперь, после венка, его всего перекосило.

— Тебе нет нравится?.. — упавшим голосом спрашивает он, в волнении подтягивая руки к груди. — Я могу сделать другой, если нет нравится.

Лаан кисловато улыбается, думая, что ответа, в принципе, не требуется. Кигану не нравится. Он сделает другой. Или вообще нечто другое, не венок. Юноша опускает руку, почти беззвучно произнося унылое заключение — тихо шепча «не нравится» — и делает шаг назад, собираясь уже отойти, как мужчина останавливает его, берясь за запястье. Лаан поднимает на него несколько удивленный взгляд, который становится только еще более пораженным, когда Киган опровергает его догадку. Нравится, говорит он, очень нравится. Юноша непонимающего хмурится вместо ответа, пытаясь прочитать эмоции на лице мужчины и думает, что на радость это что-то не очень похоже, скорее на какое-то раздражение. Или даже отвращение. Может, Киган врет, чтобы не обидеть? Будет таскать этот глупый венок думая, что хрупкая душа Лахлаана пострадает из-за честного ответа? Какая нелепость. Он не должен так поступать. Это ведь просто венок – Киган совсем не обязан его носить просто ради того, чтобы порадовать своего друга.

Лаан открывает рот, чтобы сказать об этом, но замирает, потому что мужчина начинает объясняться. Просто, как бы… что это с ним такое? Лицо Лахлаана становится каким-то недоверчивым – он, кажется, не может припомнить ни одного раза, чтобы Киган так неловко запинался в разговоре с ним. Будто бы даже смущается собственных слов: девушки дарят венки юношам, взять в жены. Лаан поднимает брови и с явным трудом пытается переварить услышанное. Вспомнить, что такое «жена», а когда вспоминает – расплывается в понимающей улыбке. Ох, ну ясно, с чего вдруг у Кигана такое лицо!

— О-о-о, нет, — Лаан тихо, мягко смеется и улыбается шире, боясь обидеть мужчину, — еще слишком рано, это же серьезный шаг, — он мягко смотрит на Кигана, — мы просто… мы просто просим быть вместе и приносим клятву верности. Ночью, при Луне и звёзды. Перед взорами Предков два любящих сердца обещают, — Лаан чуть приподнимает голову, указывая глазами на небо, — но нужно много думать прежде, чем решиться. Это ведь правда серьезно – ты даешь слово перед Великим духом и Предками, даешь слово тому, кто любит тебя. Об этом сначала надо думать много, нельзя так сразу, — объясняет Лахлаан, будто бы Киган совсем дитя; он наклоняет голову на бок, созерцая мужчину внимательным немигающим взглядом. Поджимает губы, пытаясь спрятать улыбку, которая снова норовит появится на его лице из-за услышанного: значит, не отказался бы? Лахлаан все правильно понял? Однако: по-прежнему еще рано, как бы тепло не было от этих слов. Юноша о подобном и думать пока еще не думал, но всё равно приятно это знать. Возможно, через много лет… вот только у Кигана нет в запасе сотен лет, как у его ушастого приятеля. Это ему некуда торопиться, некуда спешить. Людям же отведен краткий срок, за которое они должны успеть так много.

Лаана вдруг опаляет жаром, когда он понимает, что сам сказал. Рывком поднимает голову, глаза его округляются, улыбка становится искривленной. «Еще слишком рано». Будто между ними что-то есть. Будто они говорили слова любви и проводили темные ночи в объятиях друг друга. Щеки начинают жутко гореть, Лахлаан как-то перепуганно смотрит на Кигана, словно боится его реакции. Хотя, вроде бы, всё в порядке. Что может пойти не так?.. Мужчина сказал, что не отказался бы. Юноша в ответ тоже ляпнул, что «еще рано», а это подразумевает такое же согласие. Ничего страшного не случилось. Они оба что-то чувствуют. Но Лаан всё равно продолжает стремительно краснеть под взглядом Кигана, и никак не может взять под контроль собственные эмоции, которые его предают. Повисшая неловкая тишина становится противоестественно громкой и звенящей. Лахлаана, кажется, пугает то, что они только что оба произнесли. Вроде бы ясно, что они нравятся друг другу, испытывают чувства, которые, судя по всему, вполне взаимны, но юноша просто представления не имеет, что теперь делать с этой информацией. Он знает, что такое любовь. В теории. Он видел, как другие вступают в союзы, давая клятвы перед взорами Предков. Знает о сексе, знает о заигрываниях, но сталкивается с тем, что знает только техническую сторону, а не практическую. Более того – ему известно это только с точки зрения собственного народа. Как это у людей происходит Лахлаан понятия не имеет. Он опускает уши, приобретая крайне несчастный вид и ощущая себя до невозможного беспомощным в сложившейся ситуации.

— Elle…

Лаан запинается, даже не понимая, что собирался сказать Кигану. Это всё как-то неловко. Но мужчина, к счастью для них обоих, переключает внимание на второй лук, и юноша хватается за возможность перевести разговор в другое русло.

— О… это… я хотел, поучить тебя стрелять, — Лаан нервно переминается с ноги на ногу и закусывает нижнюю губу, приподнимая брови, — ну, знаешь. Чтобы ты умел хорошо. Чтобы когда один, без меня, не ставил ловушки, а был быстрой и точной смертью.

Лахлаан осторожно и мягко улыбается, после чего выворачивает руку и сам берется за кисть Кигана, уводя за собой, чтобы показать оружие.

— Он… кхм, он не такой хорошо, как мой, — взволнованно поясняет, — не работа мастеров элфинид. Но тоже неплохой. Я попросил у друга дать мне его на чуть-чуть время.

Юноша отпускает руку Кигана и поднимает лук, показывая его мужчине. Ставит перед ним, один конец упирая в землю, а на другой чуть надавливая, чтобы показать гибкость. Своим он не жадничает, просто его лук – это его лук. Кигану такой элементарно не подойдет из-за размера — мужчина на целую голову выше, чем Лаан, а потому пришлось искать еще один. Тетиву, правда, перетягивал, используя ту же, что стоит на его оружии, добавляя ударной силы.

Он поднимает глаза на Кигана и снова мягко улыбается.

— Ты же не против, если я побуду твоим учителем? — осторожно спрашивает Лаан, закусывая губу, и получая ответ, улыбается шире. Начинает забирать у мужчины мешок и вещи, чтобы положить их на землю.

— Давай, попробуй! — нетерпеливо просит он, вручая Кигану лук и разворачивает его к лесу, осторожно подталкивая в спину. — Вон там бревно на дереве, видишь? — Лахлаан показывает пальцем вперед, на небольшое бревнышко, которое привязал веревками между ветвей дуба. Привязывал, разумеется, на собственный взгляд, помня, что с такого расстояния попадал, еще будучи совсем мальчишкой. И, конечно, использовал сухое бревно, найденное в округе; Лаан бы не дал ни по зверям просто так палить, ни по деревьям живым.

Юноша делает пару шагов назад, беря свой лук и колчан со стрелами. Одну протягивает Кигану.

— Попробуй. А я посмотрю, — Лаан ведет одним ухом, пока мужчина натягивает тетиву, и, кажется, сомневается во всей этой сомнительноц идее. Пока прицеливается да примеряется к оружию, юноша размышляет, наблюдая за ним, а потом негромко вздыхает.

— Киган, — зовет он, — а что дарят парни? — задумчиво спрашивает Лахлаан и улавливает непонимающий взгляд мужчины. — Девушки дарят венки парням. Что дарят парни – парням?

Киган верно подмечает, что лук сделан для высокого воина. Лаан в ответ мягко улыбается.

— Да. Ри, я рассказывал про него в один раз, — он качает головой чуть назад, имея в виду их общее прошлое и многочисленные в нем разговоры, — поцелованный огнем, — Лахлаан немного хмурится, вспоминая тот день. Вспоминая, как Киган и женщина из работников таверны флиртовали. Теперь это воспринимается даже острее, чем тогда. Они улыбаюсь друг другу, а Лаану хотелось собственнически забрать эту улыбку мужчины и присвоить её только себе одному. Юноша неловко качает головой, стараясь не думать о былом – это в прошлом. Киган – свободный мужчина. Может делать то, что захочет. Даже если Лахлаан ревнует. Хотя теперь, когда, кажется, что-то в их отношениях начало проясняться, у лучника появилось жгучее желание рассказать о том, как его снедала зависть и раздражение в той злополучной таверне, и как ему хотелось немедленно кинуться на Кигана и увести его прочь, подальше от назойливого кокетства чужой женщины.

Лаан снова качает головой и негромко вздыхает.

— Он немного ниже тебя, но лук подойдет, — юноша поднимает на Кигана посветлевший взгляд и наклоняет голову немного на бок, шевельнув ушами. Мужчина рядом выглядит… это смущение? Лаан невысоко поднимает одну бровь, не осмеливаясь довериться тому, что видит. Кажется, его человеческий друг волнуется? Боится? Лахлаан наблюдает за ним, стараясь не дать умильной улыбке воцариться на своих губах, а потому закусывает их, ощущая, как на сердце теплеет. Чего же Киган так распереживался, будто на суду? Словно Лаан собирается изменить своё к нему отношение в зависимости от умения владеть луком. Мужчину так сильно волнует, что он не слишком хорош в этом деле? Но ведь ничего плохого здесь нет. Юноша потому и затеял всё это – хочет подтянуть немного его умения. Вряд ли же Киган сможет наперевес со своим мечом бегать за кроликами, верно?

Выстрела, впрочем, не происходит. Стрела с глухим стуком касается земли, когда мужчина рывком поворачивается к Лаану. Последний тут же опускает уши, считая, что спросил что-то не то. Смущенно поправляет прядь волос, выбившуюся из-за порыва ветра, и медленно дышит, слушая ответ. Он его не удовлетворяет – понятно, девушки дарят венки, чтобы парень понял, что они хотят его замуж. Ну или просто хотят (Лахлаану сложно поверить, что всё решается одним только венком, наверное, это просто вариация флирта, способ дать понять, что кто-то тебе симпатичен). Но как же тоже самое сделать парню для парня?

— … а что же дарят парни? — не унимается юноша, считая, что Киган упускает самое главное. Говорит «парни не дарят венки парням», а значит должны дарить или делать что-то другое. Это же вроде логично. Лахлаану так кажется, по крайней мере. Хотя это и видится совершенно диким и странным – зачем это символическое деление, когда парни дарят одно, а девушки – совсем другое?

Но ответ оказывается куда печальнее, чем Лахлаан мог предположить: это просто непринято. Это порицается. Это запрещено.

— Оу, — он опускает уши и голову, задумчиво глядя себе под ноги, — да-а-а… я слышал такое. Не понимаю, — он едва качает головой и вздыхает, — почему людские боги есть дела до любви между два? — с унылым видом спрашивает Лахлаан, так же переходя на веранский. Ему надо практиковаться, а в разговоре это делать лучше всего. Еще немного побуравив взглядом землю, юноша поднимает на Кигана свой непонимающий взгляд и задумчиво кусает губы.

— Это жестоко. Запрещать любить тот, кто ты любишь. Великий дух не запрещает… да и не мочь, наверное, — Лаан пожимает плечами. В конце концов, Великий дух это энергия мира, сила, душа природы; сама суть жизни. Как может жизнь запретить быть тем, кто ты есть? Любить того, кто ты есть? Подобные запреты нарушают саму суть свободы быть собой и самому выбирать путь.

— Для этого даже название есть, — Лаан упирает один конец своего лука в землю, — мужекласть. Э-э… нет, не так, — он хмурится, пытаясь вспомнить слово и сжимает упругую древесину оружия в пальцах, — ох, мужеложаться? Нет, не помнить. Зачем название даже нет понимать. У нас так не скажут. Просто два любящих сердца – и если они счастье, то кому какое дело? — Лахлаан вздыхает, пожимая плечами. Может быть, дело в том, что люди это запрещают из-за невозможности однополых любовников дать потомство? Поэтому считается гадким. Но как же бездетные пары? Если они не могут завести ребёнка, потому что болеют? Их союз тоже становится нечестив и грешен?

— Забить камнями за любовь. Это чудовищно, — юноша прикрывает глаза, разочарованно качая головой, — любовь – прекрасна. Любовь это жизнь. А они за нее – в смерть, — он говорит медленно, с усилием вспоминая нужные слова. Хочет спросить у Кигана, считает ли он такие отношения греховными, но, кажется, нет. Не зря же мужчина сказал, что не отказался бы от венка?.. Лахлаан открывает глаза и смотрит на него из-под опущенных ресниц.

— Ты ведь знаешь, что я – мужчина? — осторожно интересуется лучник (уточняет просто на всякий случай), опускает уши еще ниже прежнего и стоит весь напряженный, пока ждет ответа. Мало ли?.. Он так часто слышал шутки и комментарии насчет своей внешности, что теперь засомневался: вдруг Киган думает, что Лаан просто девушка с очень плоской грудью? Только когда слышит что-то вроде насмешливого «ну, я догадывался» выдыхает и расслабляется; кусает губу, пряча улыбку и, пытаясь чем-то занять свободную руку, касается прядей волос, убирая их за уши.

— Да. Хорошо, — он кивает и кашляет, прочищая горло, снова ощущает неловкость (и зачем спросил? глупо как-то вышло), смущенно отворачиваясь, — ну… кхм, в общем, — снова кашляет, доставая стрелу и протягивая её Кигану, — я больше не буду отвлекать.

Мужчина, судя по разочарованному выражению лица, явно не ожидал, что они вернутся к тому, с чего начали. А он что думал? Лахлаан упрям, как бык. Если уж что-то решил, то будет пробовать и пытаться, пока не начнет получаться.

Киган снова натягивает тетиву, начиная прицеливаться. Юноша его не торопит, наблюдая, а затем оставляет свой лук на земле и подходит к мужчине.

— Не волнуйся, — мягко просит он, вставая рядом с его плечом и поправляет стойку, осторожно мыском ноги касается поочередно правой и левой стопы,  — больше расстояние, твой ширина плеч, — поясняет Лахлаан вкрадчиво и осторожно, — ноги… мыски… так, — юноша переходит на язык аборигенов, потому что не помнит слова «мыски» на вернаском, и показывает две свои ладони параллельно друг другу, после чего снова подходит ближе, дотягиваясь рукой до пальцев Кигана, натягивающих тетиву и удерживающих стрелу, затем накрывает их, прижимая и безымянный, — одинаково держать. Разожми чуть-чуть, чтобы хвост стрелы не так сильно. Он должен быть свободнее, — снова возвращается к веранскому. Лаан обходит Кигана и становится совсем близко, почти прижимается к нему грудью. Своими скользит по его сильным рукам. Вытянутую и сжимающую древко лука мягко приподнимает выше, а согнутую и удерживающую хвост стрелы – опускает чуть ниже, несильно надавливая на локоть.

— Вот так, — Лахлаан автоматически поднимает подбородок, будто старается прицелиться вместе с мужчиной, — не торопись. И просто дыши. Чувствуй ветер и дыши, как он, — поясняет Лаан, кладя ладонь одной руки на поясницу Кигана. Он поднимает на него внимательный взгляд и смотрит в глаза, делая долгий вдох вместе с порывом ветра, снова путающим длинные пряди волос, — это дыхание леса. Почувствуй его и дыши вместе с ним. Медленно, спокойно, так же, как сам лес – ему нет куда торопиться, лес вечен, — Лаан почти прижимается щекой к плечу мужчины, проскальзывая под вытянутой рукой Кигана своей, и кладет ладонь на его грудь, накрывая сердце.

Отредактировано Лахлаан Лориэн-ан (2019-10-06 23:27:28)

Это что, гордость?

Лаан отходит, спокойно позволяя Кигану скользнуть прочь от его мягких прикосновений. Одно мгновение юноша смотрит на свои раскрытые ладони, гадая, что же с ним не так? Прежде мечник всегда дозволял подходить к себе (а в первую встречу тогда, на озере, и вовсе откровенно лапать), мог и сам иной раз приобнять за плечи, сжимая их, и со знающим видом мудрого наставника («видишь ли, мой ушастый друг») что-то начать объяснять. Теперь что-то изменилось. Лахлаану по-прежнему легко приближаться, но вот Лев словно всегда пытается ускользнуть прочь, удерживаясь на небольшом расстоянии. Может, у людей не принято так часто касаться даже тех, кого считаешь друзьями?.. Риовен тоже не в восторге, когда Лаан вешается ему на шею, обнимая в знак приветствия. С другой стороны, Риванон ведь никогда не против этих приветственных объятий. Мужчины у людей не любят частые прикосновения к себе? Лучник едва заметно покачивает головой – понятно то, что ничего непонятно. Отчего же Кигану сразу не обозначить приемлемые границы? Чтобы Лаан больше не нарушал их. Сложно вслепую обнаружить тонкую грань между можно и нельзя, особенно если она для каждого индивидуальна. Самому юноше важны прикосновения. Важны слова. Он ценит это. Но также ценит и чужой личный комфорт, который может отличаться от его собственного. И потому решает, что, наверное, лучше повременить и быть осторожнее, коли Кигана так напрягают его тонкие пальцы, что даже дыхание сбивается.

Что же не так? Кожу покалывает. Лаан старается не выдать внешне своих переживаний. Он опускает руки и убирает их за спину, на миг сжимая кулаки. Надо уже научиться нормально себя вести. Как люди себя ведут. А не как он, не как его народ.

Иногда Лахлаану кажется, что он здесь, среди людей и их странных порядков, совсем не к месту. Словно пятно от чернил на чистом свитке, исписанном ровным, каллиграфическим почерком. Сейчас, с каждой секундой, пока Киган стоит поодаль спиной к нему, это ощущение становится всё острее. Они же совсем из разных миров. Одно дело дружить с поцелованными огнем близнецами, которые выросли на Эльдоландэ, и для которых новоприбывшие люди чуть менее странные чужеземцы, чем для Лахлаана, но тем не менее – те же разные миры.

Вдруг они с Киганом, на самом деле, настолько отличаются друг от друга, что никогда не смогут этого принять? Лаану казалось прежде, что их различия и стали причиной, по которой они сдружились; взаимный интерес побудил в них желание узнавать и общаться. Но что, если это остается единственным, что держит их вместе? И тем самым, что не дает стать ближе. Он на миг закрывает глаза и качает головой – нет, ерунда; сам Лахлаан уже давно перестал руководствоваться только желанием узнать о чужом мире побольше. Ему нравится сам Киган. Его чувство юмора, его терпеливость, его любознательность, его дружелюбность. Его самоуверенность, даже его гордость и некоторая вспыльчивость. Ему нравится, что он не пытается навесить на него свое собственные видение, попытаться запихнуть его в привычные для себя общественные нормы; не говорит, что мужчина бы себя так не повел, не сказал или не сделал… но это лишь то, что Лахлаан видит. Кто знает, о чем Киган думает на самом деле. Вдруг вся их дружба иллюзия? Вдруг это всё – лишь игра человека, который хочет побольше узнать о загадочном народе, живущем по ту сторону горного хребта? А потому ему приходится делать вид. Потому он сначала ловит руку Лаана, не позволяя отойти, и почти испуганно говорит, что ему нравится венок; говорит, что не отказался бы; а потом, спустя несколько десятков минут, торопливо и словно бы невзначай ускользает прочь из объятий.

«Ерунда какая-то, — юноша раздраженно качает головой, злясь на самого себя за эти мысли, — я знаю, что это не правда! Киган честен, и я – тоже!»

Просто у людей всё слишком сложно, слишком запутано. Долго быть, и Лев так же запутался во всем этом – прежняя жизнь, наверное, исчезает прямо перед его глазами, и взору открывается совсем другая. Та, в которой всё может быть иначе.

Быстрая стрела рассекает воздух со свистом и Лаан рывком поднимает голову, наблюдая её полет. Мимо, но рядом. Юноша чуть улыбается – для начала совсем неплохо. Он подходит к Кигану, чтобы сказать это и протягивает руку.

— Всё хорошо, — с улыбкой в голосе произносит Лахлаан, — это неплохой выстрел. Всё получится, — он собирается мягко коснуться его поясницы кончиками пальцев, стараясь не прикладывать всю поверхность руки. Сохранять дистанцию не сохраняя её. И сказать еще что-то ободряющее, например, что с первого раза мало, что получается, нужно лишь немного практики, но Киган не дает ему и рта раскрыть, рывком поворачиваясь. Протянутая к пояснице рука, опускаясь, проводит вскользь не совсем не там, где Лахлаан планировал изначально. Его глаза на миг расширяются, а сознание подкидывает воспоминание о том, что между ними подобное уже случалось. Дежавю. Лаан одергивает пальцы и сжимает их в кулак, притягивая к своей груди; он знает, что будет в следующее мгновение еще до того, как Киган начинает раздраженно рычать на него, отчитывая Тьма знает за что. Почему-то сейчас это обижает и чувствуется острее, чем в тот раз. Лаан еще тогда понял, что от него куча проблем, и он опять их умудрился понаделать, видимо, своими прикосновениями. Ему хочется отмотать время назад и дать самому себе по рукам, останавливая. Киган злится и раздражен, Лахлаан раздражается и злится в ответ, потому что не понимает допустимых границ. Вообще ничего не понимает. Будто какой-то другой мужчина останавливал его, хватаясь за запястье и говоря, что не отказался бы.

— Извини…

Юноша, пошатнувшись, смотрит на Льва несколько долгих мгновений, стараясь сгладить растущую обиду и желание раствориться в воздухе. Получается лишь немного заглушить свои эмоции, чтобы не дать себе окончательно разозлиться, и в ответ, на эмоциях, наговорить множество глупостей, о которых он потом будет невероятно сожалеть.

Сейчас он попросит оставить его в покое до вечера, так ведь?

— На кого ты злишься? На меня? Или на себя? — спрашивает юноша и поджимает губы прежде, чем Киган его отошлет от себя подальше. — Ты бы хотел, наверное, что бы во мне было более человеческое, верно? И всё было бы легче, может быть. Я бы знал, когда можно трогать тебя, а когда нет. Когда можно говорить, а когда нет, — предполагает Лахлаан звенящим голосом, пока на его губах появляется кривая натянутая улыбка, — но я не человек. Вообще. Но я не идиот, — голос надламывается, будто лучник вот-вот расплачется. Он поджимает губы и со свистом вдыхает, рывком отворачиваясь; если вдруг слёзы действительно польются, не хочет, чтобы Киган этого видел. Не хочет, чтобы понимал, что действительно ранил. Возможно, еще и потому, что боится – вдруг это разозлит его только больше? Ведь мужчина не должен.

(Не понятно только, кто все эти должен придумал, и никто это Лахлаану доступно объяснить не может.)

Им обоим надо остыть. Он быстро идет к озерцу и глубоко дышит, заглушая собственные чувства; садится на берегу и подтягивает колени к груди, утыкаясь в них лицом. На самом деле, Лаан хочет вернуться обратно, снова извиниться и примирительно обнять. Ему так нравится быстро и порывисто обнимать его, вдыхая запах кожи мужчины. Однако слишком переживает, что снова сделает что-то не так, в неподходящий момент. Как Лаану вести себя теперь? Ему нужна подробная инструкция от самого Льва, чтобы больше не совершать подобных ошибок.

Лаан скашивает на Кигана внимательный взгляд и чуть хмурится, слушая речь мужчины. Как же не злится? Что же он тогда делает? Это у него так непонимание проявляется в форме раздражения? Страшно представить, каким будет настоящая злость. Сильнее нахмуриваясь, хохлясь, как воробей, Лахлаан снова отворачивается, угрюмо утыкаясь лицом в свои колени. Глупый человек. А вот лучник на него злится, хотя эта злость какая-то… несерьезная. Ребяческая. Лаан не хочет ударить мужчину, или встать и отойти от него, но вот попросить замолчать и не говорить ерунды – очень даже хочет. Особенно когда Киган говорит, что своими прикосновениями юноша делает только хуже. В каком это смысле?! Он рывком поднимает лицо, поворачивая к мечнику голову, и сощуривается, глаза ярко вспыхивают возмущением и непониманием.

— Хуже? — ровным, но звенящим голосом спрашивает Лахлаан, всем своим видом требуя объяснений. Что значит — хуже? Хуже, чем – что? Если Кигану не нравятся его руки и пальцы, он может прямо об этом сказать, а не ходить окольными путями; Лаан поймет, правда. У него есть четкое понимание того, что они из разных миров, и то, что для лучника – нормально и естественно, может быть чем-то мерзким для мужчины рядом с ним. Но его возмущает, что Киган вворачивает какое-то нелепое «хуже» вместо того, чтобы сказать всё прямо. Люди всё так любят усложнять? Или это не люди, а у между Лааном и Львом такие неопределенности? Хотелось бы верить, что мужчина начинает так из далека, потому что просто боится сказать что-то не то и обидеть юношу ненароком. Черты лица лучника немного расслабляются от этих мыслей и взгляд становится мягче, теплее, уютнее. Догадка о том, что Киган выбирает слова и ходит кругами из-за того, что волнуется за чувства Лахлаана – греет последнего. И заставляет ощущать укол совести – какой он глупый эгоист, как ребёнок.

Совесть, впрочем, смолкает, стоит лишь Кигану заявить, что они не пара. Чего это нет-то?! Может, и друзья тоже не особо, раз дело на то пошло? Ты ж только глянь, какая пропасть в целый вид! Лахлаан снова раздраженно отворачивается. Ну что мужчина такое городит? Просто сын деревенского человека, просто Киган. Будто бы Лаан от него этим сильно отличается. Ему становится очень радостно, что для него неважно собственное происхождение, а потому он предпочитает о нем умалчивать. Иначе бы у мужчины, наверное, просто крыша поехала от осознания — его ушастый приятель, ко всему прочему, еще и нантари. Ну, то есть, принц. Всамделишный. В это мгновение Лаан решает, что, пожалуй, и не скажет никогда об этом, чтобы совсем уж не сломать Кигана этим знанием. В конце концов, для людей между разными сословиями есть огромная, просто гигантская разница. У народа Лахлаана нет такой же громадной пропасти между, к примеру, его сестрой и каким-нибудь простым кузнецом – они будут общаться так, будто бы равны в положении. И этот самый кузнец обратится к ней «владычица Тауриэль» только в том случае, если захочет показать степень своего к ней доверия и уважения. Духовный лидер – важная миссия, его народ понимает, что это тяжело. И когда Киган рассказывал про веранских королей, королев и принцев с принцессами, Лаан чуть-чуть было не ляпнул, что он, кажется, тоже принц с точки зрения людей.

Как хорошо, что юноша вовремя успел тогда захлопнуть свой излишне болтливый рот.

— Я тоже просто сын своего отца, — мудро замечает он, глядя на водную гладь перед ними, — мы все чьи-то просто дети, — Лаан прикрывает глаза и негромко вздыхает, размышляя несколько долгих мгновений. Почему Киган всё так усложняет и говорит все эти вещи? Раз ему приятны прикосновения, то к чему запреты? И почему не пара? Почему друзья, но не пара? Просто потому они представители разных видов? Тогда им и друзьями быть не следует. Разве в ладах дикий кот с горным львом?

— Мне так нравится быть с тобой, Киган, — шепотом признается Лахлаан, открывая глаза и продолжая смотреть на водную гладь, — даже если ты злишься на мои вопросы или считаешь, что я глупый. Мне всё нравится, если это с тобой. Никогда так себя не чувствовал. И ни с кем, — Лаан опускает голову, пряча осторожную улыбку. Ну и ладно, раз так. Пусть Киган считает, что они не пара, не друзья и вообще еще Великий дух знает кто, хотя Лахлаан не видит никаких причин для существования каких-то преград.

Может, он и впрямь так наивен и не способен понять то, что понимает мужчина рядом.

За спиной слышится шорох, и юноша автоматически поднимает голову, поворачивая её. На поляне показывается разозленная мантикора, и они с Киганом быстро вскакивают на ноги.  Лахлаан делает шаг вперед, когда мужчина хватается за меч.

— Нет-нет! Не надо!.. Я всё сделаю, просто доверься мне! — испуганно шепчет лучник, останавливая Кигана и начиная уверенно шагать вперед к мантикоре с протянутой рукой. Дикий зверь явно не в восторге от такой дерзости и делает попытки не то рывком кинуться на Лаана, не то просто напугать эльфинида; однако, чем ближе юноша подходит, тем спокойнее становится мантикора, словно приближающийся лучник распространяет от себя ауру умиротворения и, тем самым, гасит агрессию животного. В конце концов, когда Лахлаан оказывается совсем рядом, мантикора окончательно успокаивается, смирно давая подошедшему лучнику прикоснуться к своему носу. Он поглаживает её, плавно разворачивая и мягко подталкивая; дает возможность безопасно уйти обратно в лес, через те же кусты бузины.

Когда мантикора скрывается в зарослях, Лаан медленно поворачивается к Кигану, на котором лица нет. Или слишком сильное лицо есть? Лучник, глядя на это, ежится и взволнованно переступает с ноги на ногу.

— … понимаешь, почему нам безопасно в лесах? Даже в Темнолесье, — скомканным голосом спрашивает Лахлаан, нервно улыбаясь.