Наглость и бесстрашие Лахлаана перешли все мыслимые и немыслимые границы – он давно начал пробираться к Ивовому двору. Всё ближе и ближе. Ох и знали бы местные, что это не ветер тревожит кроны деревьев и соломенные крыши домов, а невесомая поступь одного из «лесных демонов». Знали бы они, как на самом деле выглядят лесные демоны. Потому что судя по полученным скупым описаниям, Лахлаан должен быть похож на плод порочной любви между старым древом, пауком и болотом. Людской век короток, а с поколениями истории меняются и обрастают небылицами (даже язык народа Лаана отличен от языка их предков, именуемых Первыми), но не до такой же степени!

Во всяком случае, в том, что «лесные демоны» прячутся в чащах Темнолесья, почти сливаясь с листвой, они правы: и не услышишь их шагов, и не увидишь их приближения.

А людей, тем временем, все больше, ему хочется узнавать их. И ворчание Риовена насчет чужестранцев интерес только сильнее разжигало. Они так отличаются от сбиридов, авелов и остальных? Чем? Они иначе выглядят? У них другие порядки? Лахлаан видел их города из далека, но один подходить не рисковал. Он, конечно, авантюрист, но отнюдь не безголовый. Всё-таки не сотня лет мальчику, чему-то да научился за годы жизни! Но разве новые люди плохие? Разве могут они быть такими же плохими, как те, что прибыли на эти земли тысячу лет назад, и пытались строить свои каменные города на прахе девственно чистых лесов?

Хотя, постойте, строят же сейчас… Сестра говорит, что пока люди находятся за горным хребтом – это не заботы эл-антаур. Лахлаану такой взгляд на вещи был не по душе. Моя хата с краю? Так будешь молчать и сидеть на месте, ибо не твои то дела, а потом и спасать, окажется, уже и нечего. С другой стороны, у Тауриэль множество других забот, она лишь расставляет приоритеты, следуя заключенному некогда договору. Чужаки – сами по себе, за горным хребтом. Мы – сами по себе. Лаан – на свой собственный взгляд, разумеется – рассудил, что коли сестрице не до того, то он займется этим и вызнает о новых людях. Кто ему в том поможет? Риванон. Другого варианта у него просто не было. Ну, технически, был еще Риовен, но он-то, наверное, даже слушать не станет, сочтя Лахлаана окончательно и бесповоротно поехавшим. Сидит в своих лесах, по деревьям скачет, а тут на тебе: веди в город, посмотреть хочу. Ягод что ль, каких, неугодных богине, нажрался?

Несколько долгих минут юноша прячется в кроне дуба, сливаясь с листвой, и молча наблюдает за Рио. Его сестры не было обнаружено, а потому другого выбора у него просто не было. В теории можно было подождать день-другой, но что-то поцелованной огнем уже давно не видать. Так что приходилось думать, как бы так её брату преподнести мысли и желания Лахлаана, чтобы он хотя бы выслушал. Наверное, будь юноша человеком, то не наблюдал бы так из-за кроны дерева, прижавшись спиной к стволу. Это же не вежливо, следить за кем-то.  Но Лаан не видел в этом ничего плохого – просто смотрит. Ничего интимного же не происходит. Так бы он, конечно, отвернулся.

С места сдвигается, лишь когда в ловушку Риовена попадает пташка. Лахлаан отклеивается от ствола дерева, прижимается к нему ладонями, убирая руки за спину, и смотрит, навострив уши. Это жестоко, почему бы не использовать лук и стрелы? Мгновенная смерть.

Хотя довольно наивно со стороны юноши предполагать, что человек будет способен обладать той же остротой зрения и глазомером.

Лаан бесшумно спрыгивает вниз на несколько веток, повисает на одной из них в полутора метрах над землей, положив ноги на торчащий возле ствола сук, и вторит птичьей трели, один в один. Едва ли ему понятен язык зверей, но запомнить, какие звуки они издают и перестроить свои голосовые связи так, чтобы повторить – не сложно. Еще легче провести параллели между звуками и реакциями на них.

Стой, наверное, в паре десятков метров от Лахлаана какой-то другой сибрид, он бы и внимания на птичье пение не обратил. Мало ли тут птах вокруг? Но у Риовен было ощутимое превосходство перед другими в лице Урса – волк тут же ощетинился и всем своим видом дал понять, что надо бы обернуться на этот «чирик-чирик». Когда поцелованный огнем развернулся лицом, Лахлаан дождался, пока его найдут взглядом и приветственно улыбнулся. С такого расстояния, впрочем, едва ли можно было заметить, как он там улыбается – приветственно или не очень. А может это скорбный плачь такой?

Зрительный контакт установлен, можно подходить ближе. Лахлаан лихо запрыгнул обратно на ветку, забрался на другую, чуть повыше, легко пробежал по ней и перебрался на другое дерево, затем так же на второе, и на третье. Если бы его спросили, почему он предпочитает передвигаться по деревьям, а не по земле, он бы не сумел ответить сразу. Потому что так научили? В кронах можно спрятаться, там безопаснее, чем на земле.

Оказавшись ближе (но не слишком близко: Урс его, конечно, знает, однако никто не гарантирует, что при внезапном «привет» волк не кинется отгрызать голову. Яра, во всяком случае, точно бы кинулась), пробежал по ветке (которая по всем законам здравого смысла не должна была выдерживать вес юноши подобной комплекции, не прогнувшись) и свесился с неё вниз головой.

— Убей, она же мучается, ты знаешь, — кивок в направлении ловушки. Если раньше Лаан говорил на языке аборигенов, дико его ломая, то сейчас произношение уже не заставляло кровь из ушей течь. Ну, он, по крайней мере, смел надеяться, что начал говорить гораздо чище.

— Привет, — запоздало здоровается, расплываясь в лучезарной улыбке, — где Рива?.. Давно не видеть. Искал, но не нашел… здесь, — он неопределенно ведет головой, имея в виду Шепчущий лес и окрестности.

Отредактировано Лахлаан Лориэн-ан (2019-09-05 17:34:28)

Лахлаан против воли дернулся, услыхав хруст шеи птицы. Он ел мясо (иногда), в связи с чем и охотился на животных (так же нечасто), однако справедливо полагал, что выпустить меткую стрелу в сердце или голову зверя не тоже самое, что убивать голыми руками. Юноша сомневался, что будет способен на такое. Даже в качестве акта высшего милосердия и ради прекращения чьих-то страданий. Он помотал головой и поспешил отвлечься от неприятного зрелища, подняв взгляд на копну огненных волос, сияющих золотом в солнечном свете. Это красиво. Риовен красивый мужчина.

— Ил-ил-л-лария? — вопросительно повторил Лахлаан, растягивая звуки, которые, как ему казалось, должны быть растянуты, и повел одним ухом, поворачивая голову на бок. — А где это? Там дальше, где на восток начинается океан? — спрашивает юноша, поворачивая голову уже на другой бок. Риовен, по-видимому, к «ил-илларии» особенной любви не питал, если судить по интонации и смачному плевку в сторону.

— О! Город новых людей, да?! — Лаан оживился, начав улыбаться. — Здесь такие есть тоже, но маленькие. Я не подходил близко – там нет деревьев. Негде прятаться, — в теории, конечно, можно бегать по крышам домов, почти сливаясь с окружающей обстановкой цветом кожи и волос, но занятие это казалось довольно рискованным. Даже по меркам Лахлаана, у которого уровень любознательности расположен на отметке «сначала влезу, а разбираться потом буду». Атари Эл-аннен, вероятно, был невозможно счастлив и благодарил Великого духа, когда сумел сплавить Лаана и Элантэ обратно в Антаур. А то некромантул его знает, как потом перед их старшей сестрой отчитываться, если принесет их хладные тела к порогу Элинделла. Слава предкам, не принес и всё обошлось.

— Непохожи на вас, я думаю, — он задумчиво причмокнул губами, — ты такой красивый на солнце, знаешь? — перескакивать с темы на тему и внезапно заявлять что-то несуразное и совсем не к месту: в этом весь Лахлаан. Но, собственно, почему бы и нет? Коль заметил что-то – с чего бы молчать и ждать какого-то момента, который может и не наступить?

— Риванон тоже красивая. Огненные реки в её волосах, — он мечтательно прикрывает глаза и вздыхает, — просто скучал за ней. Она друг, и когда долго не видеть – в сердце появляется тоска. Это чувство мне не нравится, — Лахлаан покачивает головой, после чего отпускает ноги и спрыгивает с ветки, делая сальто. Он быстро двинулся вперед, убирал руки за спину и чуть наклонился вперед, поднимая голову и заглядывая в глаза Риовена.

— А ты почему не скачешь по деревьям, а? — тоном в тон ответил Лахлаан, весело сощуриваясь, и усмехнулся. Через мгновение выпрямился, посерьезнев и пожимая плечами. Честно говоря, он не знал, что ответить. Потому что просто потому? В задумчивости приподнял уши и пожевал губами, покачнулся на пятках. — Так научили. Наверху безопаснее. И больше видно. В Темнолесье по земле лучше не ходить лишний раз – много опасный троп, — да и деревья там внушительнее, чем здесь, за горным хребтом. Многовековые кроны переплетаются, словно они – единое целое. Там по деревьям бегать гораздо удобнее, особенно ближе к сияющему Элинделлу. В большей степени, наверное, это даже дело не столько «безопасности» (в конце концов, они многие тысячи лет живут в этом лесу и знают, как и где лучше всего передвигаться), сколько привычки и соображений, опять же, большего угла обзора.

Пока Лахлаан говорит, он отходит в сторону к Урсе, а затем поворачивается к нему и припадает к земле.

— Ai-ai, Ursa, — шепчет юноша, медленно протягивая руку и давая волку возможность обнюхать пальцы и либо подпустить к себе, либо оскалиться. Урс благосклонно тыркается носом в протянутую руку, и Лаан подбирается ближе, уже смелее оглаживая зверя, забираясь пальцами в густую черную шерсть на морде. — Ты хороший волк, охраняешь хозяина, — урчит Лахлаан, мягко улыбаясь и ласково треплет Урсу за ухом. Пока занимается шерстью волка, пропуская её сквозь пальцы, думает, что, в целом, не солгал – по Риванон действительно соскучился. Но, всё же, это ведь не было единственной целью его визита. Улыбка сникает и Лаан поднимается с земли, поворачиваясь к Риовену лицом. Выглядит он при этом решительнее некуда.

— Я хотел… я хочу.. э-э… посмотреть на город близко, — неуверенно начинает Лахлаан, покусывая нижнюю губу, — если быть более точнее, я хочу побывать внутри… поговорить с те люди, посмотреть на них, — в конце концов сознается он, внимательно глаза на мужчину перед собой.

Мужчина, хах. И когда все так поменялось? Он же ему едва до груди когда-то доставал, а теперь чуть ли не на две головы выше.

— Понимаешь?.. — да конечно понимает. При том выглядит так, будто сейчас же схватит Лахлаана и начнет за плечи трясти, надеясь, что сумеет таким нехитрым образом из него всю глупость вытряхнуть.

— Расскажешь, как себя вести? — он не особенно верил в идею, что Риовен благородно согласится выступить проводником, но надеялся хоть на какую-то помощь, потому что идти в большой город уж совсем без подготовки – весьма самоубийственное решение.

Реакция Риовена, конечно, была предсказуема. Лахлаан что-то такое в ответ и ожидал услышать, однако уши у него всё равно уныло опустились, демонстрируя расстройство. В глубине души юноша, по-видимому, хранил надежду, что поцелованный огнем согласится хотя бы помочь. Обучить, объяснить. Провожать его совсем не обязательно, с путем Лахлаан и сам справится – путешественник он бывалый. Великий лес – огромен! И за годы жизнь он облазил его вдоль и поперек, мог неделями, месяцами не появляться в Элинделле. Искали ли его, беспокоились?.. Отнюдь – лес их дом. Лес вокруг них и внутри них. Эл-антаур знают его так же хорошо, как эл-антолл – горы, ущелья и равнины, а эл-аннен – глубокие воды своего мира и быстрые реки. Кто-то бы назвал их всех равнодушными и бессердечными (как так! пускать своих близких в глубокие и темные чащи, где полно диких зверей!), но ведь это – дом! Большой и даже почти бесконечный, пугающий и непонятный людям, но дом. Разве не странно было бы не пускать родных и близких в далекие комнаты?

Риовен отодвигает Лахлаана плечом, и юноша страдальчески вздыхает. Мгновение стоит без движений, а затем срывается с места, подходит к краю берега, наклоняется вперед (диву даешься, как он каждый раз удерживает равновесие!) и снова убирает руки за спину.

— Пожалуйста.

Лахлаан смотрит на спину Риовена умоляющим взглядом. Спина, понятное дело, остается безучастна. Она у него дама сдержанная.

— Пожалуйста, Риовен! — вновь повторяет юноша. — Почему я – что?.. Бросаться в глаза – почему? — непонимающе хлопает ресницами, а потом до него доходит. Озарение обрушивается внезапно, он округляет рот буквой «о» и решительно кивает.

— Уши! — восклицает Лаан, широко улыбаясь, а в глазах пляшут задорные огоньки. — Я могу менять, ты знаешь! Сделать как у людей. Как у тебя! — ну еще, кроме ушей, у него неестественного цвета ярко-синие глаза (неестественного, разумеется, только для людей: для народа Лахлаана это вполне обычный цвет глаз), опять же неестественно светлые, почти белые, длинные волосы, шелковыми ручьями стекающие по плечам к лопаткам и чуть ниже. Про это он, конечно, напрочь забывает. Для него самое яркое отличие – уши. Острые, чуть удлиненные уши!

— Я просто буду смотреть на тебя и сделаю, как надо! — обещает Лахлаан. Риовен бросает к его ногам рыбу и юноша несколько мгновений на неё смотрит. Великий дух, сколько еще еды надо этому мужчине?! Дракона, поди, сожрать может и сказать, что маловато было!

Лахлаан поднимает взгляд, когда слышит, по всплеску воды, что поцелованный огнем повернулся к нему лицом. Юноша недовольно сводит брови и отрицательно качает головой.

— Нет, совсем другие! Я таких не видел! Они даже более странность, чем вы! — произносит Лахлаан. Это у них вполне взаимно: Риовен считал странным его. Лаан же считал странным Риовена. И вообще всех сибридов. Всех людей.

— Ну… да… — неуверенно отвечает юноша, скромно улыбаясь. — Один… Ты меня просто научи как вести себя, я дальше сам все сделал! — не унимается Лахлаан, а затем, для пущей убедительности, выпрямляется и гордо добавляет: — Я справлюсь, я взрослый!

Он врет. Нагло врет, пользуясь тем, что лишь выглядит, как взрослый, а Риовен не знает правды. Лахлаан несовершеннолетний. И к тому моменту, когда он достигнет этого самого совершеннолетия – у поцелованного огнем появятся дети, а может еще и внуки. Лаан пользуется этим незнанием, но еще спустя пару мгновений стыдливо отводит взгляд. Щеки опыляет жаром, и он совершенно банально краснеет из-за своей лжи.

Да и как он собирается справляться?.. Лахлаан из людей-то общается только с огненно-рыжими близнецами, за остальными наблюдая с расстояния. Всю жизнь прожил в лесу (тут Риовен, конечно, не знает, в каком конкретно лесу, но вероятно догадывается, что не в Шепчущем). Знает повадки зверей, растения, тропки, знает, кажется, все природные тайны мира… но тайны людской жизни для него остаются сокрытыми. Он до сих пор не может никак взять в толк, почему «ты нежный, как женщина» должно быть легкой издевкой. Лахлаан категорически не понимает смысла этой фразы в принципе: как он может быть «как женщина», если он мужчина? Это не может так быть! Какой-то бред!

— Три дня путь есть нет проблема. Всего лишь, — фыркает юноша, все так же глядя куда-то в сторону и краснея. Больше к вранью «яжвзрослый» возвращаться не пытается, потому что рискует стать похожим на спелое яблочко, засидевшееся на ветке под солнцем. Пытается как-то взять это под контроль, изменить эмоции, но избавиться от стыда, выдающего его с потрохами, выходит далеко не сразу.

— Все равно пойду, — упирается Лахлаан как малое дитя, — с помощь или нет, — решительно заявляет он, — мир слишком большой и прекрасный, чтобы бояться и не выходить никуда.

Лахлаан выжидающе смотрел на Риовена, который не очень-то довольно повторил «взрослый». Юноша, поджав губы, тихо-тихо угукнул и слабо кивнул, пытаясь вроде как даже не особо с этим соглашаться. Потому что ответить громко и уверенно ему совесть уже не позволяла. Стыд, конечно, немного сгладился и краска с лица сошла, однако тонкий голосок совести, нудящий внутри (почему-то он нудил с интонациями старших сестер, Таури и Ахади), заставить смолкнуть никак не удавалось.

Лаан нерешительно поднял взгляд на поцелованного огнем и принялся ковырять носком ботинка почву под ногами.

— Ну так… что ты решишь? — осторожно поторопил юноша, которому не терпелось услышать ответ. Вечно он так – спешит жить, спешит узнавать. Скорее, скорее! Но куда ему торопиться?.. Некуда. Лахлаан это понимает, но поделать с собой ничего не может – такой уж у него характер. Непоседливый, нетерпеливый. И может спустя еще сотню-другую лет Лахлаан и станет столь же вдумчивым и спокойным, как и его старшие сестры, однако сейчас еще молод и может себе позволить.

Наконец, Риовен отвечает. И даже более того – соглашается и обещает взять с собой! Лаан с диким воплем, переходящим в восторженный писк, поднял сжатые кулаки к лицу и прижал их к губам, начав подпрыгивать на радостях. Лахлаан был прост, как рубаха: счастлив? смеется. грустит? плачет. Никаких полумеров или попыток скрыть собственные эмоции – всегда, как на ладони. Видимо, и за этого Риовен считал его странноватым. Лаан, в целом, даже для своего народа был уж больно шебутным и слишком эмоциональным, но в родных краях на это благополучно закрывали глаза: подросток же, что ж взять с него? Как мудро говорили седовласые барты, покачивая головой и глядя на юношу, лезущего по ветвистым граням дворца в Элинделле: «пущай, ничего страшного. хорошо побыть ребенком, а вырасти – всегда успеется». Прожив столько сотен лет бок о бок со своими поработителями, они прониклись их культурной и переняли её, и хотя жили намного, намного меньше, чем их «хозяева», возрасты лесных жителей отмерять привыкли при помощи их категорий. А значит для них тоже Лаан только подросток, пусть даже по прожитым годам здорово даст форы многим старикам-бартам.

— Да, да! Сейчас! — ему потребовалось некоторое время, чтобы перестать воодушевленно дергаться и прийти в себя. Лаан, немного успокоившись, убрал руки от лица и встряхнул ими, чтобы подготовиться. Сначала уши. Пф, ерунда какая! Он может перестраивать свое дыхание, может делать кожу невероятно прочной, регулировать температуру тела, так что уши кажутся полной ерундой. Получаться начинает, правда далеко не сразу с непривычки, однако форма понемногу становится более округлой и менее вытянутой. Риовен, впрочем, поторапливает его – еще, говорит, еще. Лаан фырчит себе что-то под нос на родном языке, а затем выставляет перед собой руку, призывая поцелованного огнем немного притормозить.

— Стой, стой! Не быстро так! — говорит Лахлаан, глядя на его уши и пытаясь повторить форму. — Думаешь, легко так?.. — ворчит юноша, качая головой.

Через какое-то время Риовен удовлетворяется достигнутым результатом и Лаан широко улыбается. Улыбка, впрочем, потом застывает – еще и волосы?..  Тяжко вздыхает и ловким, быстрым движением руки выхватывает кинжальчик, пристегнутый к ремню на штанах, и тянется к своим волосам – собирает пальцами в хвост тугой хвост, прижимая лезвие. Риовен его останавливает, говоря, что не совсем долой, а просто короче и темнее. Лаан снова тяжко вздыхает.

— Нет. Совсем одолой. Иначе никак, — произносит он и быстро, решительно срезает хвост, после чего равнодушно бросает на землю. Он уже знает, что иначе цвет не сменить, как и длину. Волосы, отчего-то, меняться не хотят, если только их не срезать.

Спустя несколько минут стоит уже с темными, чуть вьющимися волосами (смотрел на волны плавных кудрей Риовена и как-то само собой получилось), правда кончики у них по-прежнему светлого цвета. Их Лаан так же срезает, оставляя только темную часть. Поцелованный огнем, вероятно впечатлившись результатом, соскочил с места и начал обходить юношу кругами, продолжая руководить процессом. Плечи ему шире, щетину ему надо… Лахлаан думает, что плечи потом вернет, как было – неудобно так. Непривычно. Тело кажется большим и неуклюжим.

Когда Риовен останавливается перед ним и оглядывает результат своей работы и тщательного руководства, Лаан слегка разводит руками. Мол, ну всё, я готов, пошли? Но Риовен огорошивает его: глаза. Игривое настроение тут же сметает и Лахлаан с ужасом смотрит на мужчину перед собой, будто бы тот ему сейчас предложил младенцев живьем жрать.

— Нет! — восклицает он, поднимая руки к лицу и касаясь скул. — Глаза нельзя! Глаза – дар Предков! — лопочет Лаан чуть ли не плача и мотает головой. — Нельзя, нельзя, нельзя! — он зажмуривается, словно бы это поможет ему убедить мужчину не менять цвет радужки. Но Риовен, конечно, не отстает. Видимо, теперь его очередь напирать. Мол, и глаза-то странные, не бывает таких глаз у людей! Ну хоть немного темнее, или наоборот светлее, а то эти – ну уж больно неестественные! Юноша несколько раз вдыхает, понимает, что слова звучат здраво и, чуть дрожа, все же делает радужку немного темнее.

— Давай так всё, прошу? — по всему видно, что он сейчас расплачется. — Нельзя больше, ужасно буду чувствовать! Как предатель, забывший Предков, — он кусает губу и прячет лицо в ладонях. Несколько раз вдыхает, чтобы успокоиться. Что там еще Риовен говорил? Лошадь? Зачем лошадь, Яра есть. Лахлаан открывает рот и убирает руки, чтобы сказать это, но вспоминает, что до волчицы надо еще добраться. Да и как он в город людей на ней поедет?.. Её поди ж подстрелят сразу, такую зверину! Тут даже сами поцелованные огнем близнецы назад начали пятиться, когда впервые увидели эту почти двухметровую рыже-бурую волчицу. Такая один раз челюстью щелкнет и на две части человека перерубит.

— Нет, нету лошади, — уныло говорит Лахлаан, — Яра ведь нельзя, да? — без надежды спрашивает юноша.

Из-за глаз он все равно чувствует себя, как изменник и почти видит перед собой осуждающее лицо Тауриэль. Хорошо хоть черты лица менять не пришлось… Но это ведь ради блага, верно?..

— Значит завтра? В рассвете? — спрашивает Лаан, пытаясь себя отвлечь.

Лаан осторожно улыбается и подавляет порыв обнять Риовена на радостях в качестве благодарности. А то он, чего доброго, еще передумает его с собой брать и тогда все мучения с глазами пропадут даром! В этом случае юноша окончательно впадет в уныние – мало того, что изменил цвет радужки, так еще, получается, это не имело никакого смысла, ведь в итоге Риовен не возьмет его с собой в город новых людей.

— Спасибо! — восторженно пищит Лаан и спешит скрыться с глаз поцелованного огнем, следуя его совету в формате угрожающего «передумаю».

День в предвкушении следующего утра тянется до безобразного медленно, словно Великий дух назло одному из своих творений добавил часов в сутки. Лахлаан, ползая по увесистой кроне дуба, одергивает себя: нельзя так думать. Однако ожидание так мучительно… он слишком нетерпелив, хочется кричать в небеса, подгоняя течение времени, требовать у высшей силы поскорее начать следующий день. Лахлаан просто не знает, куда себя деть, забираясь поглубже в лес, чтобы хоть чем-то занять себя и свой разум. Ох, просто пытка какая-то. Со скуки Лаан собирает ветки и делает себе еще стрел. Без наконечников, конечно, но концы осторожно затачивает. Шкуру не пробьет, но в качестве отвлечения – вполне себе вариант.

Ближе к вечеру Лахлаан окончательно устает искать себе занятие и – по собственной дурости – перебираясь ближе к Ивовому двору, залезает на дерево, прячась в кроне, после чего благополучно нагоняет самому себе сонливости, почти мгновенно засыпая.

Его будят первые лучи рассвета. Они пробиваются сквозь густую крону и бьют по глазам. Юноша едва заметно морщится, пытаясь урвать еще кусочек сна, а потом на него наваливается реальность, внезапно и без предупреждения придавливая к земле напоминанием: рассвет, Риовен, город людей. Лахлаан шумно вздыхает, – зато сонливость как рукой снимает! — вскакивает, хватает плащ, на котором спал, лук и колчан со стрелами, спрыгивает с дерева, на всех парах мчась к поселению. Успокаивает себя, что время еще есть – то были первые лучи рассвета, так что он успеет. Росы еще нет, а «на рассвете» понятие растяжимое. Но, все же, корит себя, что дал слабину и решил сжульничать, нагоняя себе сонливости. Плохая была идея. Ну, что же поделаешь! На ошибках учатся! Мир тоже не сразу делался!

Бодро перепрыгивая через встречные камни и корни деревьев, Лахлаан выбрался из леса на луг, увидев Риовена рядом с уже подготовленным гнедым скакуном. Поцелованный огнем, должно быть, удивится, что Лаан в принципе, оказывается, умеет бегать не только по деревьям.

Оказавшись рядом с Риовеном, юноша согнулся и несколько раз глубоко вдохнул, прикрывая глаза. Медленно перестроился, чтобы успокоить своё сердцебиение и восполнить нехватку кислорода. Еще один глубокий вдох.

— Видишь, здесь, — улыбается Лахлаан, задирая голову. И даже роса только-только выпала!

Хорошо, что додумался перебраться ближе к поселению перед сном, а то бы точно пришлось догонять поцелованного огнем уже в пути, а это отняло бы много времени: идти по следам дело не быстрое, а Риовен вряд ли стал бы оставлять за собой указатели для юноши.

Лахлаан выпрямляется, накидывает на плечи плащ, пристегивает колчан, щелкая зажимом на груди, и продевает лук через голову и одно плечо.

— Готов! — объявляет он и поправляет брошь на плаще, задорно глядя в глаза Риовена.

Что это он такое делает?..

Юноша с любопытством и удивлением округлил глаза, когда Риовен начал его вертеть, критически осматривая. Вспомнил себя в детстве, когда Ахади почти так же вертела его, стоящего с луком и наложенной на него стрелой. Она поправляла его, стукала руками по оттопыренным локтям, и раздавала команды: «выше подбородок. еще выше! спину держи ровно! слишком долго целишься, отставить – ты уже мертв. один удар сердца, Лаан, только один, и отпускаешь».

— Ауч, — негромко и равнодушно произносит юноша, когда поцелованный огнем теребит его за ухо. Ему, разумеется, не больно, Лахлаан просто счел забавным, если вот так ойкнет голосом, лишенным всяких эмоций. Он широко улыбается Риовену, глядя на него огромными блестящими темно-синими глазами.

— Поехали? Ну поехали! Не могу ждать! — Лаан нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Потом замирает, кидает на мужчину возмущенный взгляд и обиженно насупливается. — «Сойдет»? — недовольно спрашивает Лахлаан, возвращая Риовену его же слова. — Это отличная личина! Я прямо как человек! — шипит юноша, недовольно нахмуриваясь и выдыхая через нос. «Сойдет», ха! Вот сам поцелованный огнем и «сойдет», а Лаан очень даже «ого-го»!

— Умею я, — недовольно буркает он, но согласно кивает, потому что знает, что мужчина прав – на Яре и правда легче. Мягче. Привычнее. Лаан, тяжко вздыхая, ловко запрыгивает на лошадь, словно и не весит ничего; будто сам ветер подхватывает его, чтобы усадить в седло. Он похлопывает скакуна по шее и пускает вскачь следом за Риовеном.

* * *

По меркам Лаана два с половиной дня пути – совсем немного. Единственное, из-за чего он переживал – задолбает Риовена в прямом и переносном смысле, да так, что поцелованный огнем в конце концов развернет его и пошлет обратно в Шепчущий лес. Хотя наверняка догадывается, что Лахлаан родом отнюдь не из Шепчущего леса. Так что юноша старался побольше молчать и поменьше болтать в пути, хотя время от времени его прорывало и на Риовена ворохом сыпались вопросы. А ты там бывал? А расскажи! А зачем там Риванон? А какие там люди? А какие там правила? А там большие каменные города? А высокие здания есть? А выше Сторожить-Пики? А новые люди тебе нравятся? А почему нет? А Риванон нравятся? А почему нравятся? А мужчины там красивые? А женщины? А такие же красивые, как вы?

Лаан успел – даже не думая о том, что Риовен может как-то негативно отреагировать – уже спланировать прогулку, прыжки по огромным крышам каменного города, посмотреть на диковинное оружие и еду чужестранцев; успел мечтательно позакатывать глаза, говоря, что ему нравятся красивые мужчины, хотя он еще ни с кем не был близок. Потом опешил, добавив, что красивые женщины, как Риванон, ему нравятся тоже, но не так сильно, как мужчины. Нет, ну вдруг поцелованный огнем вздумает обижаться за сестру и решит, что Лахлаан не считает её внешность приятной?!

В какой-то момент, к середине второго дня пути, случайно ляпнул, что у его народа много красивых мужчин, но они не такие… большие, как мужчины у людей. Не такие широкие спины и плечи, нет щетины. Юноша встретился с откровенно обалдевшим взглядом Риовена, в котором трудно было прочитать какие именно мысли в этот момент посетили разум сибрида; понял, что явно наговорил лишнего, а потому неловко кашлянул и радостно ткнул пальцем в сторону, восклицая:

— Ох, смотри, единороги пасутся!

Лаан еще никогда не был так счастлив видеть этих белоснежных благородных животных, сумев – как ему казалось – отвлечь Риовена от сказанного.

Но стоит отдать должное поцелованному огнем: если Лаан его и начинал раздражать этим периодически прорывающимся потоком вопросов и лишней информацией, то он только бурчал из-за этого, а не рекомендовал в грубой форме заткнуть свой водопад. За терпение юноша был ему очень благодарен, о чем даже и сказал однажды.

Охотиться предпочел сам, мягко, но настойчиво, отговаривая Риовена от этого. Ловушки – жестокий способ поймать дичь. Животное травмируется и мучается, а его стрелы точны, и приносят быструю смерть. Поцелованный огнем – на радость Лаана – спорить с этим не стал. Может решил, что юношу не переделать. Может понимал, что он действительно прав и ни к чему лишний раз заставлять пойманную зверушку страдать. Сам Лаан, правда, от трапезы отказывался, жуя ягоды и убеждая Риовена, что вполне сыт и этим. Видимо, в разуме здорового взрослого мужчины никак не укладывалось, что кто-то может нормально функционировать на одиноких и не слишком-то сытно выглядящих ягодках.

Строго говоря, они и были не сытные. Лаан мог бы не есть обычную пищу в принципе, но смутно понимал, что это будет ну слишком подозрительно.

— Ты большой, тебе надо много еда, — улыбается он, усаживаясь рядом с костром, — мне нет. Я маленький, — поясняет он, когда ловит на себе недоверчивый взгляд мужчины. Опять, мол, траву свою жрать собрался вместо убитого кролика? Лаан демонстрирует собранные им в подол рубашки ягоды, начиная их довольно трескать, хотя голода не испытывает. Ему вполне хватает солнечного света.

— Хочешь? — предлагает он, протягивая несколько ягод. — Вкусные, сладко-кислые. Люблю такие.

Что еще любит? Лаан нахмурился, задумываясь. Ну, много чего любит. Так сразу и нельзя вспомнить. Моронику еще любит, только она слаще, чем эти ягодки. И Риовену, конечно, лучше её не есть, иначе его желудок устроит бунт, а затем не даст вылезти из кустов. Лаан открывает рот, чтобы ответить, но слова застревают в горле, так и оставаясь не высказанными – Риовен хватает его запястье и грубым рывком дергает на себя. Все собранные ягоды ссыпаются на землю и оказываются раздавлены ногами Лаана, когда мужчина притягивает его к себе, удерживая под затылком. Юноша смотрит на него широко распахнутыми от удивления глазами – что он делает?

— Риовен, пусти… — растерянно шепчет Лахлаан, не понимая, что сейчас происходит. — Мне больно, — мужчина слишком сильно сжал запястье и дернул; его саднит. Лаан сжимает руку в кулак и пытается вывернуться из хватки поцелованного огнем, ну куда уж там с его комплекцией и весом, который, наверное, чуть ли не втрое меньше веса самого Риовена? Юноша просто не может никак понять, что происходит. С чего мужчина его так грубо хватает, будто хочет ударить? Может, это какой-то ритуал сибридов?.. До того эльфинид обмолвился, что ему нравятся парни и у Риовена было просто нечитаемое лицо. Он что-то понял для себя будто бы. Это такое заигрывание? Лаан думает, что иногда так притягивают для поцелуя и поджимает губы: он, безусловно, любит поцелованного огнем, но не так. Делает быстрый судорожный вздох, глядя на Риовена огромными глазами и свободной рукой упирается в его грудь, пытаясь отодвинуть мужчину от себя. Даже если это такой ритуал или какое-то странное людское заигрывание, нельзя же так вторгаться в чужое личное пространство!

Страха на лице Лахлаана нет, только искреннее непонимание. Но вот когда поцелованный огнем начинает говорить, к непониманию присоединяется что-то вроде обиды. Черты лица расслабляются, юноша перестает сопротивляться и пытаться вывернуть свою руку или оттолкнуть Риовена.  «О, — думает он, — вот оно что. Ему нужна правда».

Лаан никогда не лгал мужчине, или, тем более, его сестре. Иногда мог недоговаривать или обходить острые темы стороной; именно лгал Лахлаан лишь в начале, потому что не совсем понимал, стоит ли доверять этому человеку. А после, казалось, Риовена все вполне устраивало. Он никогда не спрашивал. Лаан никогда не говорил. Наверное, мужчина просто не хотел слышать ответа? А теперь спустя столько лет вдруг решился, и думает выбить этот самый ответ силой, если понадобится? Лахлаан совсем не уверен, что эти догадки – верны, потому что все эти годы считал, что они трое – друзья. Выходит, что нет? Лаан ему совершенно чужой.

— И теперь? Ударишь меня? — он старается звучать зло, с вызовом, но собственный голос предает его, звеня от обиды. Собственные эмоции его предают. — Ты же мог просто спросить, а не вот так, — Лаан сжимает пальцами его рубаху на груди и чуть тянет её, чувствуя, что по щекам начинают бежать слёзы. Ему и правда обидно до боли, что Риовен поступает с ним так. За кого он его считает? Сейчас еще и назовет как-нибудь из-за плача, добавив сверху раздражения и огорчения Лаану, потому что юноша наверняка не поймет значения его слов.

— Ты знаешь меня, — он отпускает рубаху и, быстро убирая руку, выдергивает кинжал из-за пояса за спиной, но лишь для того, чтобы швырнуть его прочь от себя. Оружие с глухим звоном вонзается в землю дальше от костра и острое лезвие блестит в свете языков пламени.

— Я не знаю того, кто держит меня сейчас, — с мукой признается Лаан, прикрывая глаза. Он думает, что стоит сделать кожу тверже, но так и оставляет эти мысли только мыслями: кажется, что если поступит так, то предаст Риовена. Значит, не доверяет ему.

Глупо, конечно. Такая наивность и безответственность, практически наплевательское отношение к собственной жизни. Но Лаану правда хочется верить, что все эти годы что-то да значили.

Лаан отшатывается и делает несколько шагов назад на плохо сгибающихся ногах, продолжая смотреть на Риовена взглядом, полным обиды и удивления. И горечи. Он действительно чувствует себя раненным в самое сердце. Но поцелованный огнем ведь отпустил его, верно? И теперь выглядит даже почти виновато, словно и сам вдруг осознал, что сильно перегнул палку. Тогда почему же обида всё никак не уходит из груди, продолжая её сжимать, а слёзы всё так же бегут по щекам? Лахлаан делает несколько порывистых, чуть всхлипывающих вдохов, и садится на землю; он крепко обнимает колени, подтягивая их к груди, и утыкается лицом, словно пытаясь спрятаться. Не от Риовена, от собственных чувств, которые душат его. От всей этой ситуации. От стыда, что он или понадеялся на «а вдруг» (полагая: поцелованный огнем всё и так понимает), или решил, что раз уж не спрашивает – пусть всё идет своим чередом. Лаан весь сжимается и делает гулкий вдох, крепко зажмуриваясь. Но как было говорить? Юноша все откладываел да откладывал, и в итоге просто-напросто махнул рукой. Как-то совсем несправедливо, что Риванон знает, а Риовен нет. Однако Лаан так по-детски совершенно не подумал об этом, просто плывя по течению и наслаждаясь мгновениями этой странной дружбы между представителями двух таких непохожих цивилизаций. Ему казалось, что он умнее своих учителей, которые говорят, что со скаа нельзя построить мира; большинство скаа – полны скверны. Ему казалось, что он современнее своих учителей, которые упорно держатся за старые обычаи и верования. Плечи подрагивают, когда Лаан делает новый порывистый вдох: какая самоуверенность. Он все твердит, что вырос и больше не мальчишка; но разве взрослый станет считать себя мудрее старых наставников?

Лахлаан шмыгает носом, поднимая лицо, и быстро проводит ребром ладони по щекам, стирая слёзы.

— Очень давно не сказал бы.Но потом бы сказал обязательно, — чуть сипло произносит он и вновь порывисто вдыхает. Под «очень давно», разумеется, говорит о том времени, когда они только познакомились, а под загадочным «потом» подразумевает более поздние сроки. Спустя год, может быть, или два года. Или сейчас, например.

— Извини, надо было говорить об этом раньше. Но я побоялся, — Лахлаан снова опускает лицо, утыкаясь в колени и оставляя торчать только глаза. Он знает, что про его народ говорят среди аборигенов. Хотя исходя из полученных скудных описаний, внешний вид «лесных демонов» из легенд весьма далек от истинного облика. Но тем не менее.

С другой стороны, про скаа в народе Лахлаана тоже много чего говорят. И пока что ни Риовен, ни Риванон этих слов не оправдали, а потому юноша наивно считал всё это преувеличенными сказками старых учителей. Не могут люди действительно быть такими жестокими, как пишут в свитках и книгах; как говорят в легендах. Хотя какие уж тут легенды… это у бартов сменились целые поколения; для народа Лаана это было лишь несколько мгновений.

Он тихо вздыхает, шмыгая носом. Пытается опустить уши, но выходит не так эффектно и заметно, как с родными – остроконечными и длинными. Лаан кривовато улыбается.

— Неудобно так, — он медленно качает головой в бок, — с маленькими уши. У нас это – часть эмоции, — Лаан крепче обнимает свои колени, оставаясь чуть поодаль, пожалуй, не потому что боится Риовена, а потому что хочет дать мужчине больше пространства. Ну и, может быть, действительно немного побаивается, того, кого увидел в глазах поцелованного огнем несколько долгих мгновений назад.

— Ты ведь знаешь ответы на свои вопрос. Что ты хочешь знать? — серьезно спрашивает он, продолжая вещать из-за своих прижатых к груди коленей. — Я правда вырос в лесу, — юноша неопределенно скашивает глаза на запад, — Темнолесье. На нашем языке – Антаур. Это значит – Великий лес, — Лахлаан прикрывает глаза, съеживаясь, стараясь морально подготовится к тому, что сейчас Риовен по нему от души проедется самими нелестными словами. И демоном назовет, и отродьем, и еще Великий дух знает кем.

Юноша просто надеется, что поцелованный огнем догадывался, и теперь ему просто нужно подтверждение своих мыслей.

Лаан хмурится, пытаясь уловить сравнение Риовена. Неопределенно качает головой, вроде бы соглашаясь; делает не очень уверенный кивок. Да, кажется, да – как хвосты у зверей. У волков, например. Юноша, на самом деле, никогда об этом не задумывался, но сейчас, слыша догадку мужчины, не может не согласиться с ней – действительно, похоже. Впрочем, у тех же волков и уши так же являются частью мимики, так что Лаан не совсем уверен на предмет корректности сравнения, как бы близко к истине оно не было.

— Конечно, не похож, — бурчит юноша, сильнее хмурясь, будто бы даже обиженно глядя на Риовена; словно бы сам этот рыжеволосый мужчина лично приложил руку ко всем нелепым сказкам, — надо же было такое придумать, — ворчливо вздыхает он, совсем не понимая, откуда у людей такая бурная и крайне негативная фантазия. Как до такого дела-то дошло, что в их легендах народ Лахлаана стал выглядеть Тьма пойми как? Что они там у себя в племенах вообще употребляют, чтобы вот такие вещи на серьезных щах выдавать?

— Ты тоже не похож на скаа, — словно в отместку замечает юноша, сощуривая темно-синие глаза, — великие учителя говорили, что скаа – полны скверны. Скаа нет ценности чьей-то жизни, кроме собственной. Скаа приносят за собой разрушение и войну. Им нет дела до мира вокруг. Ты не похож на того, кто хочет оставлять после за себя прах и пепел, — он осторожно приподнимает лицо, внимательно глядя на Риовена, — ты не разрушаешь. Ты не берешь больше, чем надо. Риванон тоже, — Лахлаан едва улыбнулся, с теплотой говоря о поцелованной огнем.

Он размышляет, как ответить на вопросы мужчины. Другое племя?.. Скорее уж, другой вид. Как, например, дикие кошки и горные львы – родственны, но очень разные, лишь имеющие общего предка. Может, и у них был какой-то общий предок?.. Что кажется Лахлаану крайне маловероятным – его народ уже выяснил, что при попытках завести совместное потомство представители их видов сталкиваются с одной весомой проблемой: такой ребёнок на все сто процентов не является человеком. Именно поэтому союзы с бартами не одобрялись.

В конце концом, поняв, что медлить уже больше нельзя, Лаан кивает, но как-то уклончиво, стараясь дать Риовену понять, что определение «племя» является не совсем точным.

— Наверное, скаа… ой, люди, — поспешно исправляется он, — запомнили нас так и додумали спустя тысячу лет из-за кевар, — задумчиво произносит Лаан, покусывая нижнюю губу, а затем поднимает на поцелованного огнем неуверенный взгляд, словно бы мужчина может дать ему подсказку, — ну… безликая смерть, — он вовсе не уверен, что Риовен поймет. Ну, да, почти полторы тысячи лет назад люди назвали стражей и защитников народа Лаана безликой смертью из-за их непроницаемых, равнодушно-кукольных лиц, лишенных всякого страха или тени жалости, но мало ли, что теперь среди аборигенов говорят про них? Может и не помнят поди человеческие легенды убийц из тени, возникающих из ни откуда и исчезающих в никуда, тихих и бесшумных, с кожей прочной, словно камень.

— Мой народ… не разрешает ходить за горный хребет. Сюда, к вам. Так что я сейчас делаю плохо, — Лахлаан произносит это с виноватой улыбкой, — мы живем в лесу. Ну… моё… племя? — не очень уверенно произносит он. — Эл-Антаур – мы живем в лесу. В глубоких водах озера – Эл-Аннен. В скалах Шилен – Эл-Антолл.

Он замолкает на несколько долгих мгновений и внимательно смотрит на костер, думая, что еще нужно сказать Риовену. Но в голову упорно ничего не лезет, кроме того, что их учили – скаа есть порождения Тьмы. Сердца скаа – темны. И лишь немногие из них способны обернуться к свету, увидеть его и очиститься, впустивши в потемневшую душу силу Великого духа. Но их так до печального мало, что проще найти иглу в зарослях темнолиста, чем того человека, кто может и способен измениться.

Может, об этом сказать? Об изменениях.

— Мы умеем меняться, — произносит Лахлаан, адаптируясь к жару, — ты видел – уши, глаза, волосы. Но это лишь часть – я мало ем, потому что питаюсь солнцем. Или вот, — юноша медленно закатывает рукав и запихивает руку в костер, доставая пышущую жаром красную головешку, с треском выплевывающую несколько искорок. Он держит её пару долгих мгновений, а после возвращает в костер, вытирает ладонь от сажи о чуть влажную траву и протягивает руку вперед, показывая чистую, лишенную всяких следов ожога, кожу.

— Скаа меняют мир под себя. Мы меняем себя под мир.

Он ощутимо расслабляется, когда шершавые пальцы Риовена касаются его раскрытой ладони, будто бы мужчина проверяет, не обманывает ли его собственное зрение. Лаан до этого мгновения даже не понимал, как был напряжен всем телом, словно тугая струна музыкального инструмента, готовая вот-вот лопнуть. И теперь наконец выдыхает, пока на губах появляется легкая, умиротворенная улыбка. Поцелованный огнем не кидается в лес, прочь от «демона», не достает клинка и не пытается насадить на него злобного бездушного «энебора», а подбирается ближе, будто на самом деле очарован происходящим гораздо больше, чем напуган. На сердце разливается тепло – и всё -таки друзья, коли Риовен не шугается от него в сторону.

— У нас нет богов, — вворачивает Лахлаан всё с той же легкой улыбкой, — у нас есть Великий Дух. Это не кто-то, а что-то. Сила, энергия вокруг; Великий Дух – это жизнь и смерть, потому что одно не существовать без другого. Как небо и земля, солнце и луна, — юноша прикусывает губу, внимательно глядя на Риовена и медленно вздыхая, — я про богов-то узнал только когда вас два встретил. Тебя и Риванон.

Чуть пожимая плечами, Лаан придвигается ближе и начинает говорить больше, решительнее. Теперь, когда мужчина, кажется, понял и принял его, слова лились сплошным потоком, без остановки. Страх быть отвергнутым отступил и Лахлаану разговор давался на удивление легко, а Риовен своим любопытством только подстегивал продолжать выдавать информацию. В какой-то момент юноша ощутил очередной укол совести – в конце концов, раскрывается перед чужаком, но лучник быстро отмахнулся от этих мыслей: Риовен ему не чужак. Они столько лет дружат, он заслуживает доверия и правды.

Лаан рассказывает чуть ли не всё, что приходит ему на ум, пораженный искренним интересом поцелованного огнем. Говорит о Предках, говорит, что они верят – Предки это звезды, и они наблюдают за своими потомками с небес. Говорит о Золотой Роще в центре сияющего Элинделла, где стоят тысячелетние могучие деревья, из широких стволов которых вышли первые элфинид Великого леса. Об Источнике в центре Великого озера, что из его быстрых вод вышли первые Эл-Аннен. И про огненное сердце горы Шилен, откуда появились Эл-Антолл. Про наг с каменной кожей, про гиппогрифов, на которых летают обитатели Великих скал. О суровых голубых драконах с ледяным дыханием, не гаснущим под водой. Лахлаан рассказывает о том, что в его народе – все равны, а потому его так удивляет всегда, что у людей это может быть иначе и кажется, будто бы женщина хуже мужчины. Говорит, что ты можешь быть тем, кем захочешь и никто не посмеет тебя осудить – ведь каждый выбирает свой путь в рамках естественного хода вещей. Лаан режет свою ладонь, чтобы показать способность исцеляться и поясняет, что именно поэтому у него никогда нет синяков. Говорит, что может отключать боль, если она сильная; или так же выключать эмоции и не чувствовать их, если они мешают принять решение. А потом добавляет, что если боль в сердце, если в сердце тоска – это страшная болезнь и ты не сможешь меняться; чем сильнее ты грустишь – тем меньше можешь изменяться. Отвечает на уточняющие вопросы Риовена, которые сыплются сплошным потоком, и в какой-то момент упоминает свой возраст, а глядя на застывшее лицо мужчины – бросается объяснять, что он, вообще-то, еще подросток и будет считаться взрослым, только когда ему исполнится две сотни лет. Лаан рассказывает и о войне, которая произошла почти полторы тысячи лет назад. Он говорит: «Мы просто не знали, что еще делать. Они уничтожали наш мир, понимаешь?», а потом сознается, что на самом деле плохо себе это представляет. Чтобы его народ убивал вот так, одного за одним? Элфинид ценят жизнь; жизнь – дар Великого духа и отнимать её таким образом было страшным грехом. Лаан смотрит на Риовена так, будто бы мужчина знает ответ на этот вопрос: разве могут быть люди такими чудовищами, с которыми нельзя жить в мире? Он имеет в виду: ты же совсем не такой, и Риванон совсем не такая. Качает головой, будто и сам еще не разобрался во всем этом, а потом добавляет: «впрочем, что я понимаю? я еще ребенок».

Они проводят в разговоре полночи или даже больше. Лахлаан совсем не хочет спать, а вот у Риовена глаза, кажется, закрываются сами собой, и потому юноша объявляет, что пора бы на боковую. Поцелованный огнем соглашается и выглядит так, будто вообще удивлен тем, что нужно спать.

— Риовен. Спасибо, — прежде, чем мужчина отойдет, Лаан благодарно кидается ему на шею, повиснув, и оставляет поцелуй на колючей щеке, — мне теперь намного легче, когда ты всё знаешь. Спасибо.

* * *

Утром Лаан смотрит на мужчину рядом как-то виновато, потому Риовен выглядит слегка обалдевшим. И дело тут толи в том количестве информации, которая на него разом свалилась этой ночью, то ли в том, что проспал он явно недостаточно часов. Юноша предлагает подремать еще немного и выехать попозже, но поцелованный огнем отмахивается, что с ним все отлично. Лаан лишь окидывает его недоверчивым взглядом и поднимает одну бровь. И зачем себя насиловать? Поспал бы еще немного, не убудет же!

— Ты главный, — пожимает он плечами в итоге и ловко запрыгивает на лошадь, однако весь остальной путь взволнованно косится на мужчину и старается не отъезжать далеко, будто бы боясь, что Риовен вот-вот просто свалится от усталости.

Лаан втягивает голову в плечи и прижимает уши, хотя с человеческими, маленькими и круглыми, выглядит это не так эффектно. Юноша чуть поджимает губы и борется с желанием заявить, что Риовен не прав и люди очень хрупкие. Вспомнить только, как однажды мужчина, будучи еще подростком, разбил колени в кровь, потому что ветка под его ногами с треском надломилась. Лахлаан тогда испугался не на шутку и ему пришлось вырубить себе все эмоции, чтобы не бегать вокруг поцелованного огнем кругами в истерике – столько крови, столько крови! И почему она не останавливается?! Почему люди такие хрупкие создания?! Даже от одной-единственной царапины – как слышал Лаан от бартов – человек может умереть из-за заражения крови. Всего лишь царапина! Его народу не страшны и более жуткие раны, тогда как люди могут расстаться со своей жизнью гораздо раньше предначертанного по вине какой-то глупой ссадины.

В неравной битве между болтливостью Лаана и его нежеланием случайно обидеть Риовена побеждает – разумеется – болтливость. Язык за зубами юноша держать не умеет от слова совсем. И было еще более-менее легко вовремя затыкать свой словесный водопад, когда поцелованный огнем ничего не знал, но теперь-то Лахлаана ничего не останавливает.

— Но люди хрупкие… — робко произносит юноша, сильнее вжимая голову в плечи, и одаривает Риовена виноватым взглядом. Он не имеет в виду, что мужчина – какой-то немощный, вовсе нет. Что телом, что духом поцелованный огнем очень силен, но сколько бы этой самой силы (или храбрости) не было заключено в Риовене, природа его вида и прилагающиеся к ней слабости, всё же, сильнее. Впрочем, эти мысли Лахлаан оставляет уже при себе, совсем сникая под раздраженным взглядом мужчины и боясь задеть того лишь больше. Юноша кивает несколько раз, дескать, да, хорошо, как скажешь, и пытается улыбнуться. Но Риовен этого уже не видит – он пускает своего коня вскачь, оставляя непонимающего Лаана позади себя. Лучник хмурится, сдвигая брови, запоздало понимает, что это, кажется, нечто вроде соревнования и следует примеру своего друга, бросаясь за ним.

По мере приближения к городу поцелованный огнем становится всё мрачнее, тогда как у Лахлаана глаза начинают блестеть от восторга. Но он пока только вздыхает и ничего не говорит. Зато когда они въезжают в город – юношу благополучно прорывает. Он запрокидывает голову, рассматривая высоченные башни; смотрит то налево, то направо, жалея, что не может глазеть на всё и сразу. Лаан говорит, что это похоже на Элинделл, но не так естественно; здесь более грубые формы, но ему, в общем-то, нравится – необычно и интересно. Сравнивает поток людей с бурной шумной рекой и улыбается, сообщая, в родном Элинделле – тише. Шумно только по большим праздникам. Элинделл – город ночных звёзд, сияющий в тени высоких и старых деревьев. И «Ил-иллария» выглядит совсем не так, но всё равно притягательно. Лаан сыплет вопросами: а зачем? а почему? а как? Таращится на рыцарей в сверкающих доспехах, сплошь в них закованных и, наклоняясь к едущему рядом Риовену, испуганно шепчет ему:

— Как они ходят по нужде?! — Лахлаану, правда, очень интересно, как это у них получается. В процессе выясняется, что вот это безобразие – стража, и глаза юноши округляются еще больше. Великий дух, Риовен же несерьезно?.. Он, должно быть, шутит над лучником! Вот эти громоздкие, укрытые сталью – это вот защитники Ил-илларии? Лаан цокает языком, так ведь неудобно! В бою не повернуться, и весит такая броня, небось, будь здоров! Не чета молниеносным и легким кевар в обтягивающей, но свободной форме: не стесняет движения, но и не цепляется за многочисленные ветви Великого леса, мешая быстрому бегу и прыжкам в листве.

Шума и правда много. А вот запахи… Лахлаан принюхивается, но не может понять, о чем толкует поцелованный огнем.

— Но мне тоже нравится! — восторженно объявляет юноша. — Он такой… необычный, непривычный! — восхищенно поясняет Лаан, а затем, чуть подумав, добавляет: — Хотя Элинделл лучше, это все знают!

Тут уж не попишешь – красоту и изящество лесного города звёзд признают даже жители скал Шилен, хотя просторные и величественные залы их Ансантэ любого заставят замереть от восторга.

Еще спустя десяток минут Риовен хмуро докладывает, что не уверен насчет дороги, а потому уточнит у местных. Просит Лаана ждать здесь и никуда не деваться. Юноша с готовностью кивает и-и-и-и… благополучно забывает об этом, когда остается один и замечает грязного мальчишку в потрепанной одежде. Он стоит у какого-то прилавка и жалобно смотрит на аккуратно разложенные фрукты. Владелец (видимо, это он) игнорирует мальчишку, продолжая молча раскладывать что-то на другой стороне стола. Лаан задумчиво сводит брови – ребенок голоден, кажется, так почему же просто не возьмет фрукт?.. Может, он стесняется? Юноша мягко улыбается, после чего спрыгивает с лошади и подходит вместе с ней к прилавку, с которого берет яблоко.

— Держи, — Лаан улыбается шире, протягивая фрукт пареньку. Мальчишка счастливо улыбается и тут же убегает, оставляя лучника в смешанных чувствах: такие странные, почему он сам не мог его взять?

Кто-то грубо хватает Лаана за плечо и рывком поворачивает к себе. Это, кажется, владелец лавки, он что-то рявкает ему в лицо на неизвестном языке.

— Я не понимаю, — лопочет Лахлаан, пугаясь резкой интонации речи мужчины.

— Платить кто будет?! У тебя есть деньги? — снова ревет владелец, встряхивая юношу, будто ожидает, что от этого из него посыплется оплата.

— П-платить?.. — Лаан даже заикаться начинает, непонимающе таращась на мужчину. Пытается вывернуться из его рук. — Я… я не знаю, что деньги?..

— Проклятые бездной дикари, думаешь я позволю какому-то мальчишке воровать у меня?!

— Д-добрый господин, я не вор, я дал еду мальчику… — Лаан безуспешно пытается выкрутиться, в его глазах разгорается страх и смешивается с непониманием. Почему вор? Какие деньги? За что платить?.. Он готов взвыть от бессилия и даже не может осознать, за что же этот мужчина так гневается.