Как способен один человек наводить столько шума? Будто маленький ребёнок, которому никто не объяснял, как можно и как нельзя себя вести в лесу. Этот мужчина и пары часов бы не протянул в Антаур – на шум, который он производит своим присутствием, сбежались бы все окрестные хищники. Лаан против воли слабо улыбается и, прижимая уши, отходит дальше за крону дерева, перебираясь на другую ветку – незнакомец так забавно пьет воду. Загребает её горстями и выпивает с ладоней со смачным «с-с-сюп», что так веселит юношу. Ну, правда, как дитя! Люди не часто рискуют появляться в здешних местах, предпочитая ходить вдоль изведанных троп. А если и появляются, то всенепременно берут в помощники проводника из аборигенов. Этот же здесь один (во истину слабоумие и отвага!), навел шороху, в чем-то умудрился изгваздаться.

Впрочем, именно это «слабоумие и отвага» Лахлаана и привлекли, и вызвали уважение. Он же и сам точь-в-точь такой же! Сначала влезет туда, куда влезать не следовало, а уж потом будет разбираться с тем, что из всего этого вышло. Может, этот мужчина такой же авантюрист, как и сам Лаан? Ох уж эти чужаки. Такие странные, такие интересные, такие непонятливые, с не менее непонятными правилами жизни и привычками. Лахлаану до сих пор неясны многие тонкости жизни сибридов, что уж говорить о тех, кто лишь недавно оказался на материке? Люди из другого мира. Люди в странной одежде. Люди со странными правилами. Люди со странной едой и напитками. В странных каменных городах.

Все странно. Все так интересно.

Он уже побывал вместе с Риовеном в человеческом городе, но после одного инцидента решил больше от поцелованного огнем не отходить – мало ли что. Сначала, пожалуй, выучит правила жизни среди людей, выучит легенду, придуманную Риванон, обучится ерванскому языку. Вренаскому? Веранскому?.. Ох, Лаан опять забыл, как он называется!

Юноша перебирается на другое дерево, бесшумно, словно ветер, перемещаясь чуть ближе к незнакомцу. Остается в кронах, среди листвы и не опускается ниже; мужчина метрах в десяти от него, но Лахлаан замечает цвет глаз – светло-голубые, красивые. Цвета летнего неба после дождя. А вот то, что он разводит костер Лаану совсем не нравится. Юноша недовольно хмурится, наблюдая за разгорающимся пламенем и поджимает губы. Огонь – плохо. Огонь – смерть леса. По крайней мере, если разводить его вот так вот, просто посреди деревьев, даже не выкопав в земле небольшой ямки. Одна искра, один-единственный порыв ветра и благородные леса будут полыхать. Погибнет множество растений и зверей. Почему люди так не осторожны с огнем?.. Лахлаан понимает, зачем он им. Готовить, греться – они совсем не могут регулировать температуру тела, понижать её в жару и повышать в мороз. Великий дух, люди так не приспособлены к жизни! Мир вокруг – абсолютно враждебен к ним! Как они умудряются выживать?..

Знает ответ и морщится: потому что люди не подстраиваются под враждебный мир, принимая его. Люди меняют враждебный мир под себя.

В своих мыслях он совсем не успевает заметить, как мужчина раздевается и заходит в озеро. То есть, заметить-то, конечно, успевает: оборачиваясь назад Лахлаан понимает, что видел, как развиваются события, но отчего-то не придал им никакого значения. Проходит минута или две, а затем юноша срывается с места и пробегает вперед, перескакивая с дерево на дерево, подбираясь ближе к озеру и к мужчине. И чего ж его так манит-то к нему?.. Бросил бы и пусть делает, что хочет. Но Лахлааном движет самое обычное любопытство – с новыми людьми он контактировал только под пристальным присмотром поцелованных огнем близнецов, а оставаясь один не рисковал в попытки коммуникации. Вдруг что-то пойдет не так?.. Тогда как сейчас кругом глухой лес. И один-единственный мужчина, который этот лес знает едва ли.

Что может случиться?

Лахлаан поджимает губы. Приподнимает уши. Несколько раз вдыхает, проводя пальцами по шершавой коре древа, на ветке которого расположился, а после свешивается с неё и легко спрыгивает вниз, тут же припадая к земле. Стягивает с себя плащ, рубаху и тканевые сапоги, оставаясь только в штанах (просто потому что на ремне сбоку маленький кинжал. безопасности ради и только), после чего подбирается к озеру и в тот момент, когда чужестранец поворачивается спиной и ныряет, бесшумно соскальзывает в воду с немного крутого берега, оставляя после себя только тихий «бульк».

Несколько долгих мгновений Лахлаан не всплывает; он еще на берегу перестроился, так что воздух ему сейчас в принципе не требуется. Опускается на дно и сидит там, обняв руками колени, ждет; а потом начинает подниматься. Над водой показывается его макушка и ярко-синие глаза. Мужчина, что было вполне ожидаемо, смотрит прямо на него. Лахлаан не шевелится, не моргает, но стоит чужестранцу дернуться в его сторону – рывком отплывает назад, сразу же вновь ныряя под воду. Очень даже смело. Наспор забираться на спину некромантула – всегда пожалуйста. Быть порезвее в общении с загадочным и таким интересным чужаком? Да тут, знаете ли, и на дне озера неплохо. Посижу тут. Может быть, мужчина сам уйдет?

Он, вполне предсказуемо, никуда не девается, а заныривает следом. Лаан вновь опускается на дно, подтягивая колени к груди, и обнимает их; пятками упирается в песок, чтобы в случае чего толкнуться и отплыть дальше. Внимательно смотрит на чужака, чуть исподлобья, и не шевелиться больше. Через несколько мгновений мужчина снова поднимается вверх, чтобы вдохнуть воздуха; помедлив, Лахлаан следует за ним, но из воды опять показывается только макушка и ярко-синие глаза. Чужак проделывает почти тоже самое – опускается в воду, видны лишь его глаза. Это что, игра? Лаан расплывается в улыбке, что видно по его глазам, даже несмотря на то, чтобы губы скрыты водной гладью. Интересно, о чем думает мужчина напротив? Гадает, за сколько успеет добежать до берега и выхватить меч, или смотрит на невысокого и стройного юношу и полагает, что тот не представляет никакой опасности? А может им тоже движет простое любопытство и он, как и сам Лахлаан, надеется на «авось пронесет»?

Лаан поднимается выше, чтобы из-под воды показался его нос и губы. Мужчина делает тоже самое. Не сводит с него пристального взгляда, гадает, что будет дальше и понадобиться ли ему еще раз нырять надолго, однако, в конце концов, меняется под воздушную среду. Капли воды стекают по носу и щекочут его, Лаан негромко фыркает из-за этого; поднимает руку, чтобы убрать ряди волос, налипшие на лицо и закрывшие один глаз.

Ладно, кажется, контакт можно считать установленным. Ура, победа… а дальше-то что делать?.. Пора прекращать продумывать планы только на первую половину, дальше решая все проблемы по мере их поступления. Лахлаан опускает голову, глядя на мужчину перед собой исподлобья, начиная осторожно подниматься выше, а когда встает в полный рост – край воды оказывается чуть ниже груди. Как назло, все уже известные слова (пусть их совсем мало) совершенно вылетают из головы. Остается только родной язык, вполне очевидно чужестранцу непонятный. Лахлаан приоткрывает рот, собираясь хоть что-то сказать, но затем поспешно его закрывает и отводит уши назад. Глупо получилось. Он и язык-то у чужаков знает только один – евранский. Еверасский? О, Великий дух, как же там его?.. Да и не важно! В любом случае, юноша знает три с половиной слова, да и те сейчас не помнит.

— ai, — слабо шепчет Лахлаан, чуть улыбнувшись.

Лахлаан опускает уши ниже, а руки подтягивает к груди, обхватывая ладонью одной пальцы другой; чуть сгибает спину, внимательно, и осторожно, созерцая чужестранца пристальным немигающим взглядом. Ближе подойти не рискует (знакомство с людьми из-за океана для Лахлаана было, прямо скажем, не особенно приятным), а потому лишь рассматривает мужчину перед собой. Плавно скользит взглядом по нему, время от времени возвращаясь к его глазам и лицу. Чужестранец поднимает руку, показывая раскрытую ладонь; Лаану кажется, что это жест дружелюбия. Универсальное «привет», которое, думается, известно абсолютно всем людям. Он узнал о нем от Риванон – она точно так же взмахивала ему рукой в знак приветствия. У его народа приветствие выглядит иначе – они слегка опускают голову, касаясь двумя пальцами лба. Или кладя ладонь на сердце.

Мужчина шагает к нему, а Лахлаан медленно ступает назад, не рискуя его подпускать ближе.

— Nai, — сощуривается юноша и делает глубокий вдох. Что там лопочет чужестранец? Ничего непонятно. Какой это язык? Тот самый евранский? Лаан задумчиво сводит брови на переносице, пытаясь понять речь мужчины, но в памяти отказывается шевелиться хоть что-то. Зато такой красивый голос, глубокий, как озеро Великих вод; чуть хриплый, которому он старается придать больше мягкости, отчего Лахлаан снова едва улыбается. Мужчина поднимает и вторую руку над водой, вслед за первой. Юноша переводит на неё задумчивый взгляд, наблюдая за тем, капли воды скатываются вниз по коже. Лахлаан следит за ними взглядом; те, как живые, бегут по контурам мышц, расчерчивая тело чужестранца. Лаан без какого-либо стеснения рассматривает его, любуясь. Люди сочли бы то невежливым, но юноша не чувствует неловкости оттого, что делает это. Разве плохо восторгаться красотой цветка? Разве плохо смотреть на бег красивого оленя? Все в мире прекрасно по-своему, нельзя упустить мгновения. И Лахлаана, тем более, не трогает нагота – он опускает взгляд ниже, смотрит на пах, прикрытый толщей воды, и вновь поднимает глаза выше, глядя на то, как вздымается грудь на вдохе. Нагота – естественна. Разумеется, Лаан не станет бегать обнаженным по Элинделлу – его неправильно поймут. Но коль они наедине друг с другом, то к чему смущаться? Хотел бы прикрыться – прикрылся. Так считает Лахлаан.

Наверное, сибриды бы назвали этого человека мужественным. Лаан же думает, что он как четкие грани дворцов Эл-антолл, с их бесконечными переходами и тоннелями в лабиринтах величественных скал. Юноша поднимает взгляд выше, возвращаясь к лицу, когда слышит уже знакомые слова – язык аборигенов. Он звучит странно, непривычно. Не то, чтобы сам Лахлаан идеально говорил на нем, но подобный диалект ему точно незнаком. Ну, что же, зато они нашли, кажется, как общаться! Треклятым вренасским юноша пока еще владеет так, как никак, а вот на языке поцелованных огнем близнецов вполне может внятно объясняться.

Киган. Хорошо. Лаан снова осторожно улыбается и едва заметно кивает, показывая, что понял, о чем говорит мужчина.

— Lachlaanloryen-an, — быстро тараторит он, не облагораживая свою речь привычными людскому уху паузами в словах. Произносит свое имя так, как сказал бы его на родном языке: бегло, непрерывно, словно порыв ветра. Судя по всему, тем самым слегка ломает чужестранца. Он, кажется, старательно пытается выцепить из этого набора нечленораздельных, для людского слуха, звуков хоть что-то более-менее понятное. На взгляд юноши, это выглядит просто очаровательно, а потому он тихо смеется и делает осторожный шаг вперед.

— Лаан, — вкрадчиво произносит, чуть наклоняясь вперед. Делает еще один медленный шаг, не сводя с Кигана пристального взгляда. — Знаешь изык? — тихо спрашивает он и делает еще один неуверенный шаг, настороженно поднимая уши. Еще один шаг, и еще. Лаан замирает перед чужестранцем на расстоянии чуть меньше метра, вставая прямо перед ним, а после – сам не ведая, зачем — протягивает руку и касается кончиками пальцев напряженной груди, по которой продолжают неспешно скатываться капли воды. Юноша осторожно скользит вслед за ними, вторя и взглядом по расчерченным дорожкам. Покружив возле живота, ведет рукой выше, снова к груди, затем к шее; касается кончиками пальцев уха, чуть хмурится. И почему у всех людей такие странные круглые уши?

Со стороны, пожалуй, выглядит так, будто бы Лаан проверяет, настоящий ли Киган. Не плод ли его дурного воображения, не игра ли разума?

А еще это выглядит так, будто Лахлаан его лапает.

В общем-то, так оно и есть. Он его лапает.

Как варвар какой-то. Нарушает чье-то личное пространство, не получив на то никакого разрешения. Лаан, пугаясь, тут же одергивает руку и снова прижимает её к груди, делая шаг назад. Надо еще что-то сказать, но это его первое знакомство с человеком в вольных, так сказать, условиях. Риванон была ребенком, когда он встретил её. Когда она познакомила его со своим братом – тот тоже был, строго говоря, еще дитя, да и общение проходило под контролем поцелованной огнем, а потому теперь Лаан просто теряется. Даже зная язык аборигенов, он вообще не представляет, что ему говорить. Даже не представляет, насколько хорошо им владеет чужестранец. Ну, судя по словам Риванон – прибывшие из-за океана люди насаждали, в основном, свой язык, уча аборигенов ему. А не наоборот. Наверное, считали себя теми, кто принес в эти дикие места долгожданную цивилизацию. Впрочем (опять же, со слов поцелованной огнем) эти чужестранцы были обещаны богиней Туманов и пришли их спасти, так что они, надо полагать, не особо то возражали тому, чтобы учить чужой для себя язык.

— В шум лес навел много, — почти шепотом говорит Лаан, слегка нахмуриваясь. «Много шум», конечно, только по понятиям его народа; по понятиям людей, наверное, Киган был вполне себе незаметен.

Киган не слишком хорошо владеет языком. Короткие, понятные фразы, с четким проговариванием слогов; они звучат немного грубовато. Лахлаан только сейчас понимает, что он, вообще-то, не так уж плохо обращается с языком аборигенов и владеет им на приемлемом уровне. Не делает слишком явных ошибок – Риованон все меньше его поправляет. Правильно, в основном, произносит слова и отдельные звуки, а путается чаще всего в порядке построения предложений. Хотя при этом произношение у него хромает – он словно скругляет всё своим языком, стремясь добавить мягкости и певучести чуть резковатым словам.

Лахлаан медленно опускает руки вниз, к животу, и обхватывает пальцами одной – пальцы другой. Чуть сжимает и расслабляет, не зная, куда их сейчас деть. Будто его собственное тело вдруг решило, что эти руки ему не принадлежат – они лишние и неудобные. Юноша неловко улыбается, отводя кончики ушей назад.

— Энеборы, — автоматически поправляет он; неловкая улыбка становится извиняющейся, — нет «г». Просто энеборы, — Лаан едва заметно пожимает плечами, а потом качает головой на запад, — лесные демоны. Они там, дальше за горный хребет. Там, где Темнолесье – там живут демоны, — Лаан старается говорить медленно, не слишком бегло, чтобы чужестранец успевал его понять. Если, конечно, знания языка хватит и у него получится разобрать хитро звучащие «темнолесье» и «горный хребет». Сам Лахлаан, конечно, демоном себя совсем не считает, как и свой народ, но по привычке рассказывает то, что выучил от Риванон о самом себе. Она, хочется верить, тоже уже не слишком-то верит в сказки предков о злых и кровожадных порождениях темного леса, жаждущих отправить к праотцам невинных людей. Молниеносных убийц, могущественных колдунов, которые по какой-то доброте душевной и за что-то позволили им здесь жить. Во всяком случае, Лахлаан никак не оправдывает набор всех этих ярких характеристик, постоянно кидаясь опрометью защищать диких зверей (которые, строго говоря, его б сами с удовольствием сожрали, если бы не способность утихомиривать животных) и многострадальные деревья. Да у него сердце кровью обливается каждый раз, когда кто-то при нем деловито ломает еще живые и цветущие ветви вековых дубов или кленов. И кровожадность… какой же из него кровожадный монстр, если он предпочитает фрукты – мясу?

Ну и, кроме всего прочего, Лаан не знает, как еще рассказать, кто такие энеборы и что они из себя представляют. Да и можно ли? Юноша, конечно, до безобразия наивен, но отнюдь не круглый идиот: он понимает, что Киган – чужак. Они едва встретились. У людей на лбу, к сожалению, не написано важной личной информации. К примеру, не побежит ли этот Киган сразу после к атари людей, чтобы рассказать о народе Лахлаана? Он не уверен, что будет хорошей идеей выкладывать всё, как и есть. И не уверен, что сестры бы одобрили подобное поведение. Лаан и Риованон-то далеко не сразу начал рассказывать правду о себе, до определенного момента предпочитая избегать щекотливых тем, что было весьма сложной задачей, учитывая ум тогда еще девочки и её любопытство.

Впрочем, уже в следующее мгновение Лахлаан чуть ли не в лоб сообщает, что не является человеком, говоря необдуманные вещи:

— Нет, — снова виноватая улыбка, — люди не бывают тихие. Вы всегда очень громко в лесу. Думаете, что тихо, на самом деле очень громко, — Лаан качает головой, будто бы даже разочарованный в этом. Он, впрочем, совсем не выглядит укоряюще, просто доносит до мужчины сухие факты: люди много шумят в лесу, их очень легко обнаружить. Неудивительно, что у них такие жуткие проблемы с дикими зверями и им пришлось изобретать всё это невероятное количество орудий для защиты, а также строить каменные города с высокими стенами… по крайней мере, чужаки точно слишком шумные. Сибриды гораздо более незаметные, даже Риовен, со своими громадными плечами и чуть ли не на две головы выше самого Лахлаана. Аборигены научились жить в этом мире, на земле древнего народа Лаана. Новые люди, кажется, учиться не желали от слова «совсем» и предпочитали менять окружение под себя, а не себя под окружение. Иногда Лахлаан думает, что это, возможно, единственный способ выживать для них.

Киган начинает снова зачем-то опускаться в воду. Юноша с любопытством наблюдает за ним, пока до него, наконец-то, не доходит: чужестранец не опускается, а падает, по-видимому, теряя сознание. Просто успевает подставить руку и попытаться остановить падение, отчего это и выглядит так, будто он просто решил нырнуть. Глаза Лаана расширяются, и он срывается к Кигану; подхватить его, правда, получается уже под водой. Остается только надеяться, что мужчина не успел её нахлебаться, потому что Лахлаан смутно понимает, что в подобных условиях нужно делать. Люди не способны дышать под водой, тогда как его народ не забудет на всякий случай измениться, если соберется искупаться – мало ли, что может произойти? Это ведь логично, в смысле – обезопасить себя.

Дотащить Кигана до берега из воды не составляет труда, а вот уже на самом берегу Лахлаан сталкивается с ощутимой, и вполне предсказуемой, проблемой – мужчина, кажется, весит едва ли меньше здорового гаура. Это при том, что Лаан отнюдь не слабый – он лихо скачет по ветвям деревьев, легко подтягивается, поднимая собственный вес, без труда натягивает стрелу на упругую тетиву лука. Но, видимо, недостаточно силен для того, чтобы поднять здорового человеческого мужчину. Так что приходится его просто протащить по берегу, попутно бормоча извинения. К счастью, земля вокруг озера довольно мягкая, мелкая трава, вроде бы, тоже, а небольшие встречные веточки Лахлаан сбивает ногами в стороны. Можно было бы, конечно, перестроиться, и стать тяжелее чужестранца, прибавить себе немного силы, но это займет много времени. Оставив Кигана у костра, юноша быстро обегает озеро, чтобы забрать свои одежду и оружие, а затем возвращается к мужчине. Не бросать же его одного без сознания, в самом деле?

Наготу осторожно прикрывает, набрасывая свой плащ на бедра своего нового знакомого. Смотреть на кого-то обнаженного, когда тот в сознании и полностью отдает себе отчет в происходящем – нормально. А вот таращится на чье-то голое тело, пока обладатель в обмороке – это уже что-то из разряда вторжения в личное.

Лаан осторожно опускается рядом с Киганом, кладя под себя ноги и смотрит на него внимательным немигающим взглядом. Поворачивает голову то на один бок, то на другой; двигает ушами, поворачивая и опуская их, пока размышляет. Люди такие хрупкие. Даже этот с виду большой и вполне здоровый мужчина, который в плечах раза в два шире самого Лахлаана, просто взял и потерял сознание. Может он ударился головой, пока рассекал по лесу, наводя шороху? Перегрелся?.. Вода так на него влияет? Лаан бы не удивился – люди такие странные создания, было бы вполне ожидаемо, если бы у кого-то из них были проблемы с водой. К примеру, какая-то болезнь с ней связанная.

Юноша поджимает губы и пожимает плечами вслед своим мыслям, а затем протягивает руку и касается кончиками пальцев солнечного сплетения Кигана. Он очень красивый, с этим четким рельефом мышц, обтянутых кожей. При этом совсем не выглядит… пугающе-грозно, не выглядит злодейски, как кажется Лаану. Однако юноша понимает, что внешность еще ни о чем не говорит – внешность может быть обманчива. Дренеи тоже выглядят безобидно и мило. Пока ты не подойдешь к ним ближе. Скорее всего, мысль «ого, какие они милые!» будет твоей последней мыслью перед быстрой, но вполне мучительной смертью.

Лахлаан поднимает взгляд к плечам и заостряет внимание на неглубоких ссадинах от, кажется, стрел?.. Осторожно проводит пальцами по алеющим отметинам и, чуть качнув головой, поднимается с земли – надо обработать раны, вдруг начнется инфекция? Да, это всего лишь царапины, но сколько зверей в Великом лесу могут оказаться на грани смерти именно из-за просто царапины? Не то, чтобы Лахлаан так хорошо разбирался в полезных травах, да и в тех, что разбирается, они используются для животных его народом, но, вероятно, очищающие и заживляющие свойства у них с тем же успехом будут работать и на людях. Юноша отходит от озера, немного углубляясь в лес, находит нужные растения и снова возвращается к Кигану, опускаясь на колени рядом с ним. При помощи двух небольших камней, предварительно промытых в озерной воде, Лаан растирает травы, превращая их в кашицу, а после наносит на царапины. Наверное, будет щипать? Яра, во всяком случае, оглушительно скулила и неоднократно предпринимала попытки слизать лечебную мазь с носа, раненного совсем диким гауром.

Закончив с царапинами, Лахлаан отодвигается, усаживаясь в полуметре от Кигана. А пока тот еще не очнулся – рассматривает меч, удачно оказавшийся рядом. Юноше он кажется просто огромным – занимает много места, с таким не развернуться. И как с ним быть бесшумным? Как лазать по деревьям? Меч весит слишком много. Но красивый, с узорами и непонятными буквами. Письменности людей Лахлаан не знает. Тяжко вздыхает, затем слышит, что Киган приходит в себя и перемещает взгляд на него.

— Ты упал, — очевидное и невероятное, удивительная наблюдательность Лаана поражает воображение, — от воды плохо? Или царапины? — спрашивает юноша, кивком головы указывая на плечи Кигана. Мгновение пожевав губами, он жестом указывает на меч.

— Разве с таким удобно? — с сомнением спрашивает Лаан. — Большой, много место занимать. Нельзя быстро двигаться с таким, — чуть покачивает головой он, — но красивый. Только интересно, какие слова написаны. Это ведь слова? — не слишком уверенно добавляет Лахлаан, вопросительно поднимая брови. Вдруг просто красивые и бессмысленные рисунки на лезвии меча?

Он благодарит его за спасение, будто бы это что-то из ряда вон выходящее. Лаан удивленно поднимает брови, глядя на мужчину – почему не каждый? Разве нельзя спасать? Ему не совсем ясно, почему Киган говорит это, почему благодарит, потому что юноше кажется, что любой поступил бы так же, окажись он на его месте… даже народ Лахлаана, ему думается, не дал бы мужчине утонуть. Потому что любая жизнь ценна. Даже жизнь тех, кто мог разрушить привычный уклад вещей.

Но почему Киган говорит, что не спал? Он же человек. Ему нужен сон. Определенно нужен больше, чем самому Лаану. Юноша недоверчиво сощуривается, смеривая мужчину неверящим взглядом. Он что, дурачок?.. Странный какой-то. Сон нужен, спать хочет, с ног вон валится – чуть не утонул, а не спит. Лахлаан поджимает губы, вновь думая о том, что совсем не понимает людей из-за океана. Сибридов – понимает, они более понятные, чем эти, другие люди, с другой земли.

Опуская уши, юноша внимательно наблюдает за тем, как Киган поднимается на ноги и бредет к куче вещей, зачем-то обернув плащ вокруг талии. Почему бы не накинуть его на себя?.. Может, он слишком маленький для этого мужчины? Лахлаан сгибает ноги в коленях и подтягивает их к груди. Да нет, это же плащ. Он довольно свободный. Так почему только вокруг бедер?

— Откуда зналь, что он – злой? — с сомнением спрашивает юноша, не сводя внимательного взгляда с Кигана, пока он хозяйничает со своими вещами. Сумерки медленно опускаются на них, укрывая темным шелковым покрывалом – Лахлаан почти слышит легкую поступь ночи.

Юноша косится на меч, рассматривая… как сказал Киган? Руны? Урны? Лаан поджимает губы, опуская пальцы и медленно прикасаясь к лезвию. Нет, ему он не кажется удобным – слишком большой вес, слишком громоздкий. Их узкие, чуть изогнутые, клинки значительно короче, чтобы не мешать в бою. Быстрые, молниеносные режущие удары, а с таким можно только рубить, как Риовен взмахом топора разрубает бревна. Лахлаану кажется, что ходить с таким оружием не слишком разумно – пока ты его достанешь, пока поднимаешь и замахнешься для удара, любой из стражи Антаур вдоль и поперек исполосовать успеет соперника. Может, у людей просто нет таких ловких и быстрых бойцов, как у народа Лаана и потому они ходят с огромными мечами? По-медвежьему неповоротливый и неторопливый бой. Юноша закусывает губу и тихонько хихикает, но тут же делает серьезное лицо, стоит Кигану бросить на него непонимающий взгляд.

— Не кажется удобным, — пожимает плечами Лаан, — но я плохо с боем, который… эм, — он мнется, морщится, сдвигая брови, пока пытается вспомнить нужное слово, но в итоге вздыхает, — который… вот, рядом два человека когда, — Лахлаан показывает свои руки, поворачивая их ладонями друг к другу на расстоянии пары сантиметров, — я хорошо из далека, — добавляет он, кивая на лежащий рядом с собой лук. Спустя миг, на его губах возникает чуть гордая улыбка: вспоминает, что о нем говорят в Великом лесу, обещая – однажды нантари Лахлаан станет Первой стрелой. Он уже великолепный лучник. У него были десятилетия практики, чтобы превосходно овладеть стрельбой из лука.

— Я тоже воин, — замечает юноша, поднимая белесую бровь, — но должен быть тихим. Так учат кевар, — Лаан покусывает нижнюю губу, а затем подтягивает колени к себе ближе и кладет на них подбородок, — вообще-то, так всех учат, — задумчиво добавляет он. Не только лесных жителей, но и обителей озера и высоких скал на западе – все они учатся примерно одному и тому же с самых юных лет.

Он косится на костер и мотает головой.

— Мне тепло, — Лаан чуть улыбается, — люди мерзнуть. Или наоборот – им жарко. Мне – нет, — улыбка становится чуть смелее. О понятиях «холодно» или «жарко» он имеет представление весьма смутное, потому что когда начинает чувствовать дискомфорт – просто изменяет температуру своего тела. Охлаждает или наоборот сохраняет тепло. Было бы странно доводить себя до предела и не адаптироваться к погоде, просто чтобы понять пределы своего организма. Когда задеваешь пальцем острый шип – ты одергиваешь руку, а не давишь сильнее, чтобы он полностью вошел в кожу.

Впрочем, чтобы не смущать Кигана, он, в конце концов, чуть придвигается к костру и негромко вздыхает. Вместо ответа на следующий вопрос – задумчиво молчит и покусывает нижнюю губу, размышляя над тем, что можно говорить чужаку, а что нельзя. Его взгляд слегка затуманивается: Лахлаан смотрит на Кигана, но куда-то мимо него одновременно, пока пытается найти тот ответ, который бы не выдал его с потрохами и вместе с тем полностью устроил мужчину. Но разведчик из Лаана просто отвратительный.

— Из далека, — уклончиво говорит он и радуется, что уже сумерки – не видно, как он начинает медленно краснеть, хотя на самом деле даже и лгать толком не начал, просто увиливает от прямого ответа, — я жил в лесу. Всегда, — юноша едва заметно пожимает плечами. Надеется, что по его лицу видно: говорить об этом у него нет особого желания. Лахлаан переживает, что лгать не умеет, а как сказать правду так, чтобы не сказать её на самом деле – тоже не слишком понимает. Его не так воспитывали, в его мире просто нет какого-то смысла во лжи или хитрости. Народ Лаана, скорее, что-то просто умалчивает, недоговаривает, или отвечает так, что сложно понять – «да» это или «нет».

Поток мыслей прерывается урчанием живота Кигана. Юноша опускает на него взгляд и сосредоточенно смотрит. Хочет есть? Лаан прикидывает мысленно, какие тут в радиусе досягаемости есть фрукты или ягоды, но вскоре понимает, что лучше бы мяса.

— Энеборы, — снова поправляет он, продолжая таращится на урчащий живот мужчины, — они там, — Лаан качает головой в направлении запада, — за горами. Лесные демоны, — юноша чуть морщится, повторяя Кигану то, что уже говорил. И что этот человек так к ним прицепился?.. Лахлаану почему-то казалось, что чужестранцы не воспринимают рассказы аборигенов всерьез и считают их выдумками необразованных и диких племен.

— Они живут там, в лесу. Тихие, как ночь. Быстрые, как ветер. Туда нельзя – там их земля. Здесь – земля людей, они не ходят сюда, — ну, за редким исключением. Лахлаан стыдливо опускает уши и пытается спрятать лицо в своих коленях. Как и тогда, в озерной воде, торчать остаются только его ярко-синие внимательные глаза. Увиливает от ответа, не говоря ничего конкретного, ограничиваясь только общими фразами, хотя самому Лаану кажется, что у него всё на лице написано: то, что он знает правду, но не горит желанием её рассказывать, побаиваясь чужестранца. Не того, что проклятые энеборы его достанут, а именно боится быть с Киганом откровенным.

— Ты хочешь еды? — Лахлаан приподнимает лицо, моргает, глядя на мужчину, а после устремляет взор в лес. — Можно найти дичь – тут есть. Слышно, — произносит он. Не то, чтобы это была большая добыча, но птицы Кигану должно хватить до утра, а там, поди, и кролик какой найдется. Во всяком случае, рыскать по норам сейчас Лаан не собирается – это будет несправедливо по отношению к зверю. Юноша медленно поднимается на ноги, глядя дальше в лес, берет лук и стрелу, натягивая её на тетиву и высматривает добычу. Сумерки ему совсем не мешают в этой задаче, а потому спустя пару мгновений Лахлаан отпускает стрелу. Она со свистом влетает в кусты, врезаясь в дерево в нескольких метрах от земли, пригвоздив к стволу уже мертвую птицу. Ахади бы одобрительно сказала: «чистая добыча», и Лаан чуть улыбается, думая об этом. Он кидается прочь от озера, убегая в потемневший лес, но уже спустя несколько мгновений возвращается к Кигану, держа птицу за лапы.

— Умеешь… перья убирать? — вставая подле мужчины, Лахлаан протягивает ему тушку и неловко улыбается: представления не имеет, как будет на языке аборигенов «освежевать» и «потрошить».

Поначалу Лахлаан хмурится, сдвигая брови; совершенно по-детски и искренне надувает губы, обиженно нахохливаясь. Мал для воина! Нет, ты посмотри на этого здоровенного… быка! Плечи ни в один дверной проем не пролезут, роста как в стародреве – за версту увидать можно, если не начнет по земле как змея ползти, а еще про Лаана что-то говорит. Мал! Бывает и меньше, и рост совсем не влияет на то, воин ты или нет! Правда, еще через миг обида стихает и растворяется во внезапном откровении: для воина. По людским понятиям, возможно. Риовен тоже считает, что Лахлаан мелковат и порой называет его белобрысой белкой. Но – юноша же не воин. Он чуть улыбается, опуская уши и наклоняя голову на бок.

— Кевар – не воины. Кевар – защитники, — поясняет Лаан, улыбаясь еще шире, — кевар – стражи Великого леса. Быть кевар – большая ответственность, ведь ты – клинок своего народа и щит, защищающий его, — не без гордости поясняет Лахлаан, выпячивая грудь колесом. Воодушевленно поднимает уши, прикрывая глаза. Есть большая разница между значениями слова «воин» в языке народа Лаана. Он гибок, пластичен и метафоричен – у нескольких слов может быть одно и тоже значение (с точки зрения людей), как и наоборот – у одного слова может быть сразу несколько значений. Опять же, с точки зрения людей. Объяснять Риванон эти тонкости было очень сложно. Например, что «воин» это не «воин» в понимании людей. «Воин» это характеристика; Ахади так называют. Кевар – то, кто ты есть, чем ты занимаешься, к кому принадлежишь. Большая разница, если спросить Лахлаана.

— Ну, — неловко произносит юноша и радуется, что в сумерках не видно, как он краснеет, — я еще не совсем кевар. Молодой… слишком, — будто бы виновато лопочет Лаан, прижимая уши, но через мгновение снова гордо поднимает лицо, делая грудь колесом, — но уже скоро буду. Это все знают!

Его, конечно, немного беспокоит, что Ахади была ощутимо младше, когда стала молодой стражницей Антаур, а ему наконец позволили это лишь недавно. Однако Лаан вполне понимает, чем продиктованы эти решения старшей сестры – он еще слишком юн. Эмоционально, не физически; многие понимали, что несколько десятилетий назад юноша был совершенно не готов одеть форму кевар и взвалить на свои плечи груз ответственности за свой народ, хотя он и утверждал обратное, как заведенный повторяя: «я уже не дитя». Лаан – залюбленный и избалованный ребёнок, он и сам это понимает. Вырос, окруженный любовью и заботой старших сестер, в особенности Тауриэль, которая, наверное, после гибели родителей переключила всю свою любовь на младшего брата. В мире людей Лахлаана бы назвали тепличным цветком – он категорически не подготовлен к тому, что может его ожидать за пределами родного леса. Слишком наивен, слишком любопытен, слишком доверчив, искренен и непосредственен.

С другой же стороны, невзирая на свою тепличность, Лаан полностью самостоятелен и совершенно не глуп. Сочетание несочетаемого.

В любом случае, юноша слишком миролюбив. Его сестры не одобрили бы того, что он якшается с людьми. Наверняка, они бы оттаскали его за уши и отправили в свою комнату на пару десятков лет подумать о своём поведении. Потому что скаа нельзя доверять. Скаа не такие, как они. Именно скаа принесли на Эльдоландэ войну – до их прибытия у народа Лаана даже слова-то такого не было, они его переняли у людей.

А теперь один из тех, кто принес в этот мир войну – шугается Лахлаана, бросая беглые взгляды на меч. Юноша невольно хмурится, ощущая острую обиду из-за этого недоверия. Неужели мужчина думает, что Лаан собирается его подстрелить? За… за что? Он же не сделал ничего плохого, так почему Киган ожидает подвоха? Почему Лахлаан не ожидает того же от него? Да, боится сказать лишнего, но ему, отчего-то, даже в голову не пришло, что чужестранец может схватиться за меч и напасть. Кажется, все люди такие недоверчивые – Риовен тоже, наверное, до сих пор не очень-то верит Лаану, даже не смотря на все эти годы дружбы. Люди не верят никому, кроме самих себя? Как они могут жить в таком мире, когда доверять можно лишь себе? Это грустно. Мир людей видится мрачным и жестоким, однако по-прежнему странным и интересным. И теперь вместо острой обиды Лахлаан ощущает, как на сердце медленно опускается сочувствие. Ему так жаль. Он бы мог показать Кигану совсем другой мир. Мир, в котором не нужно бояться тех, кто тебя окружает. Мир, в котором ты просто можешь быть собой. Мир, в котором твой народ любит и принимает тебя таким, какой ты есть: наивным, любопытным и непосредственным, как Лахлаан, или суровой, дерзкой и жесткой, как Ахади.

Он хотел бы показать Кигану, что рядом существует тот мир, в котором ему не нужно смотреть на меч каждые две минуты своей жизни и опасаться, что кто-то нанесет смертельный удар в спину, стоит только отвернуться.

— Я не убью тебя, — произносит Лахлаан, тоскливо глядя на напряженного чужестранца, — нельзя отнимать жизнь без причины. Жизнь – это дар Великий дух. Любая жизнь – ценна, — простая философия его народа требует равного отношения и к себе, и к деревьям вокруг, и к волку, даже если он напал на тебя. Птица в руках Лахлаана – это смерть; она не погибла напрасно, а станет ужином чужестранца. Если бы юноша просто оставил её гнить на земле – это было бы убийством.

Однако, чтобы не смущать Кигана, Лаан отходит на прежнее место, садясь чуть поодаль. Лук и стрелы откладывает в сторону, после чего вздыхает, опуская уши. А поймет ли человек его слова? Лахлаан становится еще печальнее, сомневаясь в этом – Риовен всегда смеется над тем, как юноша печется даже о деревьях. Риванон одергивает его, но, кажется, и она обеспокоенности их общего друга всем подряд живым не понимает. Уважает. Принимает. Но не понимает.

Нельзя наполнить чашу, которая полна. Так старые учителя говорили о первых скаа – их нельзя было научить жить так, как живет народ Лахлаана. Понадобилось много сотен лет и не одно поколение людей, чтобы они поняли.

— Сэстра научила, — отвечает он, — она лучшей лучник, — юноша снова обнимает ноги, подтягивая колени к груди, — сэстра – великий кевар, она – Первая стрела недавно стать. Все знали, что так будет когда-нибудь. Теперь все говорят, что я буду однажды Первая стрела, — Лахлаан робко улыбается; в этой улыбке одновременно и гордость, и радость, но нечто горькое ощущается в изгибе губ юноши. Он прикрывает глаза, негромко вздыхая, а после улыбается чуть легче, оставляя эти свои переживания на будущее. Открывая глаза, заинтересованно смотрит на Кигана, двигая назад то одним ухом, то другим, пока внимательно слушает мужчину. Лаан, разумеется, смутно догадывался, что далеко не первым нарушил запрет, но догадываться и слышать подтверждение своих мыслей – совершенно разные вещи.

И тут Киган выдает нечто такое, от чего Лахлаан расплывается в широченной улыбке, а после и вовсе начинает откровенно хохотать. В каком смысле «знать лучник-женщина»? Какой странный вопрос! Будто бы на свете существует лишь несколько женщин, владеющих луком! Лаану это кажется столь необыкновенно глупым, что он хохочет и просто не может успокоиться.

— Конечно, я да! Как можно не знать! — выдавливает юноша сквозь смех. — Это надо совсем в далеко жить, не видеть и не встречать никого и никогда, чтобы не знать ни одна лучник! — он немного успокаивается, переставая хохотать и распугивать зверье, но смотрит на Кигана по-прежнему игриво, и весело улыбается от уха до уха. Ему даже в голову не приходит, что в мире людей все может быть совершенно иначе, и женщины-лучницы – большая редкость.

Но чужестранец задора Лаана не разделяет: веселье сходит на нет, когда он напрямую спрашивает о человечности. Юноша снова прячет лицо в коленях, оставляя торчать только глаза. Про которые Киган говорит «сапфиры». Лахлаан сощуривается, потому что не знает, что такое сапфиры; сощуривается, потому что подозревает, что это какая-то людская издевка, которую ему не понять. Как те слова Риовена о том, что Лаан – нежный, как девушка. Глаза-сапфиры – тоже какая-то человеческая шутка? Плохо иметь глаза-сапфиры, как юноше плохо быть похожим на девушку?

— Что такое срапфиры? — угрюмо спрашивает Лахлаан, крепче обнимая ноги, прижатые к груди. — Это что-то плохое? Некрасиво? Или мальчик так не должен быть такие глаза? — непонимающе спрашивает Лаан, сильнее нахмуриваясь. В его разуме никак не стыкуются понятия, что «мальчик должен» или «девочка должна». В его разуме вообще отсутствует понимание, что у мальчиков и девочек могут быть какие-то существенные различия в чем-либо, кроме способностей зачать и формы тела. И даже годы дружбы с поцелованными огнем не помогли приобрести знаний в этой области, лишь наоборот добавили еще больше трудностей. Поначалу юноша думал, что, может быть, у людей женщины и мужчины действительно чем-то сильно отличаются, но чем дольше дружил с Риванон и Риовеном, тем сильнее убеждался в обратном: различия только в способностях к зачатию и форме тела. Может, Лаан просто глупый и не видит очевидного?

Он замолкает, гладя на Кигана. Мужчина тоже замолкает. Повисает тишина, прерывая лишь шумом леса, встречающего ночь. Лахлаан несколько раз вдыхает, понимая, что не сможет уйти от ответа. Чтобы он не сказал, в попытке сделать это – все будет провальным. Скажи он «да, я человек» и это будет ложь. Откажись говорить – это станет «нет, я не человек».

Юноша весь съеживается.

— Нет, — шепотом произносит Лаан, внимательно глядя на Кигана, — эльфинид.

Отредактировано Лахлаан Лориэн-ан (2019-09-21 02:38:53)