Вообще-то вставать с пуфа ему запретили под страхом смертной казни путём четвертования. И пуф выбирали самый низкий. Не то, чтобы Рафаэль отличался уж очень высоким ростом, но для барышни был всё-таки длинноват. Поэтому ноги пришлось подворачивать, чуть ли не складывая в три раза.
Длинный подол касался земли. Платье было пышным, с широкими полупрозрачными рукавами, насыщенно-зелёное, расшитое золотой нитью. Дорогое платье! И удивительно закрытое. Дама в таком платье должна была прятать или ужасные ожоги, или шрамы от плети на спине, или нежную душу. Рафаэль всем своим видом пытался доказать, что второе.

Рафаэль осматривал зал с любопытством: искал знакомые и незнакомые лица. Улыбался. Качал головой осторожно, чтобы не сбросить ненароком парик. Голова под париком чесалась ужасно, но Рафаэль мученически терпел. Искусства ради.
К музыкантше редко обращались напрямую и с известными целями — то ли лютня отпугивала кавалеров, то ли закрытое платье. То ли цена, которую озвучивала хозяйка. Рафаэль думал, что это его неземная красота заставляет охотников за плотскими утехами вспоминать о возвышенном и, значит, возвышаться. Над низменностью. Или наоборот: падали ещё ниже, неспособные возвыситься до уровня вечного.

Рафаэль перехватил взгляд господина, сидевшего в низком кресле с бокалом вина, и смотревшем на всех так, как будто он тут судовладелец, а эти все так — забавные экземпляры для его коллекции. Рафаэль, конечно, мог ошибаться и вообще был предвзят к разным господам, но конкретно этот выглядел ну очень довольным жизнью. И лицо у него было незнакомое.

Музыкантша в зелёном платье улыбнулась господину с бокалом и задумчиво перебрала струны лютни. Наклонила голову к плечу, рассматривая господина изучающим взглядом. Лицо у него и правда было незнакомое, имя не приходило на ум, но Рафаэль его точно где-то видел. Или слышал о нём?
Музыкантша в зелёном глубоко вздохнула — пышная грудь натянула платье, Рафаэль испугался, что сейчас треснет шов, но шов таки выдержал. Потом музыканшта в зелёном повернулась на своём пуфе к господину с бокалом и запела. Голос у неё был грудным и низким, но всё-таки недостаточно низким, чтобы принадлежать мужчине. Рафаэль решил, что для борделя не подойдёт какое-нибудь сопрано — и господин с бокалом будет разочарован. А этого никак нельзя было допустить

— Она отдалась без упрека, она целовала без слов.
Как темное море глубоко, как дышат края облаков!
Она не твердила: «Не надо», обетов она не ждала.
Как сладостно дышит прохлада, как тает вечерняя мгла!
Она не страшилась возмездья, она не боялась утрат.
Как сказочно светят созвездья, как звезды бессмертно горят!

Он пел бы и дальше, но хозяйка борделя начала аплодировать первой, поэтому пришлось раскланиваться, улыбаться и милостиво склонять голову. Потом музыкантша в зелёном приподнялась со своего пуфа, слегка поклонилась и уселась на мягкий ковёр — у ног господина с бокалом. Положила ему на колено руку — ладонь и пальцы почти полностью тонули в кружевах манжета. Приподняла голову, посмотрела невинными зелёными глазами, улыбнулась.
— Ваше лицо мне незнакомо, господин мой, — проговорила музыканшта, устраивая лютню на коленях. — Вы недавно прибыли в наши благословенные земли?

Когда господин ценитель музыки решил трогательно подержать музыкантшу за руку, Рафаэль напрягся. Связанные из тонких шёлковых нитей митенки скрывали, что у певуньи ещё и костяшки сбиты, но кто их знает, этих господ ценителей! Вдруг щупать начнёт прям сразу? Придётся рассказывать про слишком назойливых ухажёров или тираническую маменьку, которая заставляет диву высокого искусства стирать руками. Рафаэль так сходу не мог и решить, что прокатит лучше, но господин ценитель щупать не начал. Обидно! Брезгует, что ли?
Улыбается он тут, ха. Рассматривает! Рафаэль заранее оскорбился за весь женский пол, который тоже вот так бесстыдно рассматривали! Потому что ни обожания, ни восхищения в глазах господина ценителя не появилось: уж Рафаэль-то знал только в восхищении! «Может, у меня парик съехал?» — подумал Рафаэль, но тут господин ценитель таки вспомнил, что дамам принято делать комплименты. И Рафаэль оскорбился вторично! Нет, ну кто так хвалит порядочную женщину? Непорядочную, то есть. Что за банальности? Прозорливость, ха. И ничего про великолепный голос, бездонные глаза, что там ещё принято хвалить? Любитель! Торгаш! Никакого почтения к искусству.

Певунья меж тем хлопала ресницами и загадочно улыбалась. Слегка сжала ладонь господина ценителя прекрасного в своей руке — Рафаэль отчаянно старался не переборщить. К счастью, рука была правая — и мозоли от струн не впивались господину ценителю... никуда.

— О, господин мой! — вздохнула певунья с придыханием, и необъятный бюст снова заколыхался. — Ваше имя столь музыкально, что его хочется повторять снова и снова. Вы прибыли к нам из Караты? Из жаркой, солнечной Караты, где убивают быков шпагами? Должно быть, наша столица кажется Вам скучной деревней, пыльной и аляповатой. Что же привело такого великолепного господина через штормы и Туман?

Певунья приподняла голову и приоткрыла губы: кружевная бархотка щекотала шею нещадно, но зато надёжно скрывала кадык. Назваться дама в зелёном то ли по рассеянности забыла, то ли умышленно проигнорировала столь мирской вопрос. Что имя? Зачем имя? Ах оставьте, такие мелочи.
Хозяйка броделя нахмурила брови и смотрела на певунью с явным неодобрением, но певунья не обращала на «маман» никакого внимания. Зато девушки — не все, некоторые — перемигнулись и захихикали.

Дама в зелёном прикрыла рот кружевной манжетой и издала какой-то странный звук — что-то между смешком и охом — в ответ на вопрос о её возрасте. Рафаэль пытался посчитать: это сколько-сколько, решил этот индюк, ему лет? Десять? Родилась в Иларии, вы посмотрите. Это что, в десять-то лет бывает вот такой вот хм... фасад?
Фыркать было нельзя. Ржать индюку в лицо тоже было нельзя. Поэтому дама зарделась — от комплиментов, вестимо, которые этот индюк расточал, и снова вздохнула. Певунья проследила за взглядом господина Скалиджери, и Рафаэль принялся прикидывать, как именно он будет сбегать из «Осьминога». Хозяйка явно собиралась учинить ему кровавую расправу, когда это прекрасное рандеву закончится.

— О, господин мой, — ответила певунья в зелёном, когда Рафаэль таки справился со своими эмоциями, м-да, — мне доводилось бывать во многих местах. Но я не смею утомлять вас скучными подробностями.
«Скучные подробности», ха. Местные девчонки рассказывали, что такие слишком довольные господа, наоборот, очень любят хвастаться этими «подробностями». О своём состоянии, о доходе, о репутации, о том, что бывали на обеде у проконсула. О том, что стояли под дверью, пока проконсул обедать изволил, никто не уточнял. Певунья улыбнулась и протянула руку за бокалом вина.
Вино в борделе никогда не было слишком крепким, чтобы не допустить какого-нибудь конфуза у господ в годах или при пузе, так что хлестать его можно было как водичку. Певунья посмотрела на господина Скалиджери из-под ресниц и улыбнулась: мол, экий вы затейник.

— Отказать вам? — возмутилась певунья. — Ну что вы, мой господин, это же невозможно. И за вашу доброту, монсир.
Дама в зелёном подняла бокал и слегка ударила его краешком о краешек бокала господина Скалиджери. Сделала два глотка и принялась наклонять его туда и сюда, наблюдая, как переливается вино в свете свечей. Рафаэлю отчаянно хотелось вылить это самое вино доброму господину за шиворот, потому что он уже принялся подозревать его во всяких гадостях. Вот что значит «жемчужина»? Закрой свою... хм... раковину и не высовывайся? Или это он обозвал его моллюском?

— Какую песню вы хотели бы услышать, мой господин? — спросила певунья. — Может быть, каратскую? Вы скучаете по родине?